And the angel Israfel, whose heart-strings are a lute, and who has the sweetest voice of all God's creatures. – Koran.

...И ангел Израфели, чье сердце – лютня и чей голос – нежней, чем голоса всех других созданий бога. (Коран)

 In Heaven a spirit doth dwell
    "Whose heart-strings are a lute;"
 None sing so wildly well
 As the angel Israfel,
 And the giddy stars (so legends tell)
 Ceasing their hymns, attend the spell
    Of his voice, all mute.

 Есть дух небесных келий,
 «Чье сердце – лютни стон».
 Нигде в мирах не пели
 Нежней, чем Израфели;
 Все звезды онемели,
 Молчали, в сладком хмеле,
 Едва запел им он.

 Tottering above
    In her highest noon,
    The enamoured moon
 Blushes with love,
    While, to listen, the red levin
    (With the rapid Pleiads, even,
    Which were seven),
    Pauses in Heaven.

           Грезя в высоте,
           Вся любви полна,
           Покраснев, луна
                   Звуки те
           Ловит через темь;
           Быстрые Плеяды
           (Коих было семь)
           С ней полны услады.

 And they say (the starry choir
    And the other listening things)
 That Israfeli's fire
 Is owing to that lyre
    By which he sits and sings–
 The trembling living wire
 Of those unusual strings.

 И шепчут, в сладком хмеле,
 Хор звезд, все духи в мире,
 Что сила Израфели – 
 В его напевной лире;
 И он вверяет струнам,
 Всегда живым и юным,
 Чудесный гимн в эфире.

 But the skies that angel trod,
    Where deep thoughts are a duty –
 Where Love's a grown up God –
    Where the Houri glances are
 Imbued with all the beauty
    Which we worship in a star.

 Но ангел – гость лазури,
 Где строй раздумий – строг,
 Любовь – предвечный бог;
 И взоры светлых Гурий
 Полны той красотой,
 Что светит нам – звездой.

 Therefore, thou art not wrong,
    Israfeli, who despisest
 An unimpassioned song;
 To thee the laurels belong,
    Best bard, because the wisest!
 Merrily live, and long!

 Да, там, в лазури ясной,
 Ты прав, о Израфели,
 Презрев напев бесстрастный.
 Наш лавр, бард светлокудрый,
 Прими, как самый мудрый!
 Живи среди веселий!

 The ecstasies above
    With thy burning measures suit –
 Thy grief, thy joy, thy hate, thy love,
    With the fervour of thy lute –
    Well may the stars be mute! 

 С экстазами эфира
 Твои согласны звуки.
 Страсть, радость, скорбь и муки – 
 Слиты с палящей лирой.
 Молчите, духи мира!

 Yes, Heaven is thine; but this
    Is a world of sweets and sours;
    Our flowers are merely–flowers,
 And the shadow of thy perfect bliss
    Is the sunshine of ours.

 Лазурь – твоя! у нас
 Тоска, несовершенство;
 Здесь розы, – не алмаз;
 Тень твоего блаженства
 Наш самый яркий час.

 If I could dwell
 Where Israfel
    Hath dwelt, and he where I,
 He might not sing so wildly well
    A mortal melody,
 While a bolder note than this might swell
    From my lyre within the sky.

         Когда б я жил,
         Где Израфели,
 Он, – где мне Рок судил,
 Быть может, струны б не звенели
 Его мелодией веселий,
 Но смелей бы полетели
 Звуки струн моих до области светил.