Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
             Only this, and nothing more."

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий, 
Задремал я над страницей фолианта одного, 
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал, 
Будто глухо так затукал в двери дома моего. 
"Гость,– сказал я, – там стучится в двери дома моего. 
             Гость-и больше ничего".

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore – 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore – 
             Nameless here for evermore.

Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный, 
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер. 
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали 
Облегченье от печали по утраченной Линор, 
По святой, что там, в Эдеме ангелы зовут Линор, - 
             Безыменной здесь с тех пор.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door – 
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; – 
             This it is, and nothing more."

Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах 
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего, 
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало: 
"Это гость лишь запоздалый у порога моего, 
Гость какой-то запоздалый у порога моего, 
             Гость-и больше ничего".

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
             Darkness there and nothing more.

И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга. 
"Извините, сэр иль леди, – я приветствовал его, - 
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки, 
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего, 
Что я вас едва услышал", – дверь открыл я: никого, 
             Тьма-и больше ничего.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" – 
             Merely this, and nothing more.

Тьмой полночной окруженный, так стоял я. погруженный 
В грезы, что еще не снились никому до этих пор; 
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака, 
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: "Линор!" 
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: "Линор!" 
             Прошептало, как укор.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore – 
Let my heart be still a moment and this mystery explore; – 
             'Tis the wind and nothing more!"

В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери 
И услышал стук такой же, но отчетливей того. 
"Это тот же стук недавний, – я сказал, – в окно за ставней, 
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего, 
Это ветер стукнул ставней у окошка моего, –
             Ветер - больше ничего".

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door – 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door – 
             Perched, and sat, and nothing more.

Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний, 
Шумно оправляя траур оперенья своего; 
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо; 
С видом леди или лорда у порога моего, 
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего 
             Сел – и больше ничего.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore – 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
             Quoth the raven "Nevermore."

И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале, 
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор, 
Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен, 
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер, 
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?" 
             Каркнул Ворон: "Nevermore".

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door – 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
            With such name as "Nevermore."

Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей, 
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор; 
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться, 
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор, 
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор, 
             Птица с кличкой "Nevermore".

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered – 
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before – 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
             Then the bird said "Nevermore."

Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти 
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор. 
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши, 
И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор, 
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор". 
             Каркнул Ворон: "Nevermore".

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore – 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
             Of "Never – nevermore."

При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном. 
И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор, 
Перенял он это слово от хозяина такого, 
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор, 
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор 
             Слышал в этом "Nevermore".

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore – 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
             Meant in croaking "Nevermore."

И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали, 
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор, 
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом, 
Что хотел сказать тем словом ворон, вещий с давних пор, 
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор, 
             Хриплым карком: "Nevermore".

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
             She shall press, ah, nevermore!

Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой, 
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор, 
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной 
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор, 
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор 
             Никогда, о nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма 
И ступили серафимы в фимиаме на ковер. 
Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной 
Шлет непентес - исцеленье от любви твоей к Линор! 
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!" 
             Каркнул Ворон: "Nevermore!"

"Prophet!" said I, "thing of evil! – prophet still, if bird or devil! – 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted – 
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore – 
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий! 
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор 
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу, 
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор, 
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?" 
             Каркнул Ворон: "Nevermore!"

"Prophet!" said I, "thing of evil – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
             Quoth the raven, "Nevermore."

Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий! 
Если только бог над нами свод небесный распростер, 
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми, 
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор - 
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?" 
             Каркнул Ворон: "Nevermore!"

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting – 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
            Quoth the raven, "Nevermore."

"Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! - 
Я, вскочив, воскликнул: - С бурей уносись в ночной простор, 
Не оставив здесь, однако, черного пера. как знака 
Лжи. что ты принес из мрака! С бюста траурный убор 
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!" 
             Каркнул Ворон: "Nevermore!"

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
             Shall be lifted – nevermore! 

И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья, 
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор; 
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте, 
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер. 
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор. 
             Никогда, о, nevermore!