’T is now (so sings the soaring moon)
 Midnight in the sweet month of June,
 When winged visions love to lie
 Lazily upon beauty’s eye,
 Or worse – upon her brow to dance
 In panoply of old romance,
 Till thoughts and locks are left, alas!
 A ne’er-to-be untangled mass.

 Поет луна, звезда колдуний:
 – Вот полночь в сладостном Июне.
 Рой снов крылатых с высоты
 Сомлел на веках Красоты,
 Иль на челе ее ведет
 В старинных масках хоровод,
 И в локоны, что зыбко свисли,
 Он впутал облики и мысли.

 An influence dewy, drowsy, dim,
 Is dripping from that golden rim;
 Grey towers are mouldering into rest,
 Wrapping the fog around their breast:
 Looking like Lethe, see! the lake
 A conscious slumber seems to take,
 And would not for the world awake:
 The rosemary sleeps upon the grave –
 The lily lolls upon the wave –
 And million bright pines to and fro,
 Are rocking lullabies as they go,
 To the lone oak that reels with bliss,
 Nodding above the dim abyss.
 All beauty sleeps: and lo! where lies
 With casement open to the skies,
 Irene, with her destinies!

 Дурманный пар наитий, мглистый,
 Плывет от кроны золотистой.
 Высь башен тает, чтоб уснуть,
 Туманом окружая грудь
 Как Лета (видишь!), дремлют воды
 Сознательно в тиши природы,
 Чтоб не проснуться годы, годы!
 Вдыхает розмарин могила;
 На волнах лилия почила;
 И ели, там и сям, в тумане,
 Чуть зыблясь, шепчут песню, пьяны,
 Дубам хмельным, но одиноким,
 Склоненным к пропастям глубоким.
 Вкусила Красота покой,
 Раскрыв окно на мир ночной.
 Айрина спит – с своей судьбой.

 Thus hums the moon within her ear,
 «O lady sweet! how camest thou here?
 Strange are thine eyelids – strange thy dress!
 And strange thy glorious length of tress!
 Sure thou art come o’er far-off seas,
 A wonder to our desert trees!
 Some gentle wind hath thought it right
 To open thy window to the night,
 And wanton airs from the tree-top,
 Laughingly thro’ the lattice drop,
 And wave this crimson canopy,
 Like a banner o’er thy dreaming eye!
 Lady, awake! lady awake!
 For the holy Jesus’ sake!
 For strangely – fearfully in this hall
 My tinted shadows rise and fall!»

 Лучи ей на-ухо поют:
 «Прекрасная! зачем ты тут?
 Твой странен вид, – странны ресницы, –
 Твой странен локон, что́ змеится.
 Ты, чрез моря, пришла откуда,
 Дубам суровым нашим – чудо?
 Чем ветер мнил тебе служить,
 Окно спеша на мглу открыть,
 Чтоб, сквозь него, тебе напели
 Твой сон хмельной напевы елей,
 Качая пурпур балдахина,
 Как знамя, над тобой, Айрина?
 Прекрасная! проснись! проснись!
 Во имя господа проснись!
 О странно, странно, как, взрастая
 И тая, ждет здесь тень цветная!»

 The lady sleeps: the dead all sleep –
 At least as long as Love doth weep:
 Entranc’d, the spirit loves to lie
 As long as – tears on Memory’s eye:
 But when a week or two go by,
 And the light laughter chokes the sigh,
 Indignant from the tomb doth take
 Its way to some remember’d lake,
 Where oft – in life – with friends – it went
 To bathe in the pure element,
 And there, from the untrodden grass,
 Wreathing for its transparent brow
 Those flowers that say (ah hear them now!)
 To the night-winds as they pass,
 «Ai! ai! alas! – alas!»
 Pores for a moment, ere it go,
 On the clear waters there that flow,
 Then sinks within (weigh’d down by wo)
 Th’ uncertain, shadowy heaven below.

 Айрина спит. Спать мертвым тоже,
 Пока любивших горе гложет.
 Дух в летаргии длит молчанье,
 Пока в слезах – Воспоминанье.
 Но вот – две-три недели минут;
 Улыбки с уст унынье сдвинут.
 Дух, оскорблен, стряхнув истому,
 Прочь реет, к озеру былому,
 Где, меж друзей, он, в дни былые,
 Купался в голубой стихии;
 Там из травы, никем не смятой,
 Плетет венок, но ароматы
 С чела прозрачного ветрам
 Поют (внемлите тем словам!):
 «Увы! увы!» – Тоской объятый,
 Дух ищет прежние следы
 В спокойной ясности воды;
 Их не найдя, летит в бездонность,
 В неведомую углубленность.

       * * * * * *
 The lady sleeps: oh! may her sleep
 As it is lasting so be deep –
 No icy worms about her creep:
 I pray to God that she may lie
 Forever with as calm an eye,
 That chamber chang’d for one more holy –
 That bed for one more melancholy.

 Far in the forest, dim and old,
 For her may some tall vault unfold,
 Against whose sounding door she hath thrown,
 In childhood, many an idle stone –
 Some tomb, which oft hath flung its black
 And vampyre-winged pannels back,
 Flutt’ring triumphant o’er the palls
 Of her old family funerals.

 Айрина спит. О, если б сон
 Глубок мог быть, как долог он!
 О! только б червь не всполз на ложе!
 Тогда, – о, помоги ей, боже! –
 Пусть навсегда сон снидет к ней,
 И спальня станет тем святей,
 А одр – печальный мавзолей!
 Пусть где-то в роще, древней, темной,
 Над ней восстанет свод огромный,
 Тот склеп, в чьи двери из металла
 Она, дитя, кремни метала,
 Привыкнув тешиться, ребенком,
 Их отзвуком чугунно-звонким,
 Те двери (вход иного мира),
 Что, словно два крыла вампира,
 Вскрывались грозно, в глубь свою
 Вбирая всю ее семью!

Айрина. Впервые появилось в изд. 1831 г. и перепечатано в «Literary Messenger», май 1836 г.; в переработанном виде, под заглавием «Спящая», появилось в «Broadway Journal», май 1845 г., и вошла в изд. 1845 г.; см. дальше. В переводе, чтобы полнее передать подлинник, добавлено 2 стиха, 5-ый и 6-ой с конца, которые, впрочем, могут быть и опущены без нарушения связи мыслей и строения формы. (Прим. перев.)