[A star was discovered by Tycho Brahe which appeared suddenly in the heavens – attained, in a few days, a brilliancy surpassing that of Jupiter – then as suddenly disappeared, and has never been seen since.]

[Некая звезда открыта была Тихо-Браге, она появилась внезапно на небесах — достигла в несколько дней яркости, превышающей яркость Юпитера, — затем также внезапно исчезла и никогда с тех пор не была более увидена.]

               Part I.
 
 O! nothing earthly save the ray
 (Thrown back from flowers) of Beauty's eye,
 As in those gardens where the day
 Springs from the gems of Circassy –
 O! nothing earthly save the thrill
 Of melody in woodland rill –
 Or (music of the passion-hearted) 
 Joy's voice so peacefully departed
 That like the murmur in the shell,
 Its echo dwelleth and will dwell –
 Oh, nothing of the dross of ours –
 Yet all the beauty – all the flowers
 That list our Love, and deck our bowers –
 Adorn yon world afar, afar –
 The wandering star. 

                Часть I

 О! Ничто земное, только луч
 (Цветами назад отброшенный) очей Красоты,
 Как в тех садах, где день
 Восходит из самоцветов Черкесских –
 О! ничто земное, только журчанье
 Сладкозвонное лесного ручейка –
 Или (музыка сердцем страстного)
 Радости голос тихонько так ускользающий,
 Что, словно ропот в раковине,
 Отзвук его длится и будет длиться –
 О! ничто из наших прахов –
 Но вся красота – все цветы,
 Что слушают Любовь нашу, и красят наши рощи –
 Расцвечивает тот мир дальний, дальний –
 Звезду бродячую.

 'Twas a sweet time for Nesace – for there 
 Her world lay lolling on the golden air, 
 Near four bright suns – a temporary rest – 
 A garden-spot in desert of the blest. 
 Away – away – 'mid seas of rays that roll 
 Empyrean splendor o'er th' unchained soul – 
 The soul that scarce (the billows are so dense) 
 Can struggle to its destin'd eminence, – 
 To distant spheres, from time to time, she rode 
 And late to ours, the favored one of God – 
 But, now, the ruler of an anchored realm, 
 She throws aside the sceptre – leaves the helm, 
 And, amid incense and high spiritual hymns, 
 Laves in quadruple light her angel limbs.

 То было сладостное время для Нэзасэ – ибо там
 Мир ее лежал, раскинувшись на золотом воздухе,
 Близ четырех сверкающих солнц – покой на время
 Оазис в пустыне благословенных.
 Далеко-далеко – в морях лучей, что кружат
 Горный свой блеск над безоковной душой
 Душой, что едва лишь (волны столь сцепленны)
 Прорваться может к ее предуказанной верховности –
 К отдаленным сферам, время от времени, она мчалась,
 И к нашей наконец, единой Богом возлюбленной –
 Но, ныне, владычица царства, что на якоре,
 Она взглянула в Бесконечность – и преклонила колени,
 И, среди воскурений и вышне-осененных псалмов
 Омывает в светах четвертичных свои ангельские члены.

 Now happiest, loveliest in yon lovely Earth, 
 Whence sprang the "Idea of Beauty" into birth, 
 (Falling in wreaths thro' many a startled star, 
 Like woman's hair 'mid pearls, until, afar, 
 It lit on hills Achaian, and there dwelt) 
 She looked into Infinity – and knelt. 
 Rich clouds, for canopies, about her curled – 
 Fit emblems of the model of her world – 
 Seen but in beauty – not impeding sight 
 Of other beauty glittering thro' the light – 
 A wreath that twined each starry form around, 
 And all the opal'd air in color bound.

 Счастливейшая теперь, очаровательнейшая на той дальней, чарующей земле,
 Где «Помысл Красоты» родился,
 (Прядями ниспадая средь множеств дрогнувших звезд,
 Словно женские волосы средь жемчугов, доколе, вдали
 Не зажглась она над холмами Ахейскими, и там пребыла)
 Она взглянула в Бесконечность – и преклонила колени,
 Пышные облака, сводами, над нею свивались –
 Знаменья соответствующие прообразу мира ее –
 Зримые лишь в Красоте – не нарушая созерцания
 Другой красоты, искрящейся сквозь свет –
 Прядь, что вилась вокруг каждой звездной формы,
 И весь опаловый воздух красками окаймлен.

 All hurriedly she knelt upon a bed 
 Of flowers: of lilies such as reared the head 
 On the fair Capo Deucato,[1] and sprang
 So eagerly around about to hang 
 Upon the flying footsteps of – deep pride – 
 Of her who loved a mortal – and so died.[2]
 The Sephalica, budding with young bees, 
 Upreared its purple stem around her knees: 
 And gemmy flower, of Trebizond misnamed[3] –
 Inmate of highest stars, where erst it shamed 
 All other loveliness: – its honied dew 
 (The fabled nectar that the heathen knew) 
 Deliriously sweet, was dropped from Heaven, 
 And fell on gardens of the unforgiven 
 In Trebizond – and on a sunny flower 
 So like its own above that, to this hour, 
 It still remaineth, torturing the bee 
 With madness, and unwonted reverie: 
 In Heaven, and all its environs, the leaf 
 And blossom of the fairy plant in grief 
 Disconsolate linger – grief that hangs her head, 
 Repenting follies that full long have Red, 
 Heaving her white breast to the balmy air, 
 Like guilty beauty, chasten'd and more fair: 
 Nyctanthes too, as sacred as the light 
 She fears to perfume, perfuming the night: 
 And Clytia, pondering between many a sun,[4] 
 While pettish tears adown her petals run: 
 And that aspiring flower that sprang on Earth,[5] 
 And died, ere scarce exalted into birth, 
 Bursting its odorous heart in spirit to wing 
 Its way to Heaven, from garden of a king: 
 And Valisnerian lotus,[6] thither flown
 From struggling with the waters of the Rhone: 
 And thy most lovely purple perfume, Zante! [7]
 Isola d'oro! – Fior di Levante! 
 And the Nelumbo bud that floats for ever 
 With Indian Cupid [8] down the holy river –
 Fair flowers, and fairy! to whose care is given 
 To bear the Goddess' song, in odours, up to Heaven:[9]

 Торопливая бросилась она на колени на ложе
 Из цветов: – были там лилии, как те, что вздымали главу
 На красивом Мысе Дэукато[1], и устремлялись
 Так ревниво кругом, чтобы прильнуть
 К летящим шагам той – гордость глубокая
 Что любила смертного – и так умерла[2]
 Сефалика, зацветающая юными пчелами,
 Обвивала багряный свой стебель вокруг ее колен: –
 И цветок-жемчужина – Требизондой прозванный[3]
 Жилица высочайших звезд, где некогда пред ней поблекли
 Все другие обольстительности: – медвяная роса того цветка
 (Сказочный нектар, язычниками ведомый)
 Дурманно-сладкий, падал каплями с Небес,
 И пал на сады непрощенных
 В Требизонд – и на один солнечный цветок
 Столь подобный ей, вышней, что, и в этот час,
 Все пребывает он, терзая пчелу,
 Безумием и непривычной грезой: –
 В Небесах, и по всей их округе, лист
 И венчик волшебного растения в скорби
 Безутешной томится – в скорби, что клонит главу его,
 И безумьях раскаиваясь, что уж давно улетели,
 Вздымая свою белую грудь к благовонному воздуху,
 Как провинившаяся красота, которую пожурили, и она стала еще более прекрасна: –
 И Никтансии тоже, священные как свет,
 Она боится овеять благовонием, делая благовонной ночь. –
 И Клития была там самоуглубленная средь множества солнц,[4]
 Меж тем как упрямые слезы бегут по ее лепесткам. –
 И этот цветок возжелавший, что вырос на Земле[5] –
 И умер, прежде чем едва в рожденьи взнесся,
 Пронзив свое сердце душистое дабы воспарить
 Дорогой своей к Небесам из королевского сада: –
 И лотосом Валиснерия, сюда заплывший[6]
 В ратоборстве с водами Роны: –
 И самый чарующий твой, пурпурный аромат, о, Занте![7]
 Isola d'oro – Fior di Levante!
 И цвет Нелюмбо, что вечно и вечно колышется,
 С Индусским богом любви уплывая вниз по священной реке[8] –
 Красивые цветы, и волшебные! которым доверено
 Вознести песни Богини, благоуханиями, до самых Небес.[9] –

     "Spirit! that dwellest where,
         In the deep sky, 
     The terrible and fair, 
         In beauty vie! 
     Beyond the line of blue – 
         The boundary of the star 
     Which turneth at the view 
         Of thy barrier and thy bar – 
     Of the barrier overgone 
         By the comets who were cast 
     From their pride and from their throne 
         To be drudges till the last – 
     To be carriers of fire 
         (The red fire of their heart) 
     With speed that may not tire 
         And with pain that shall not part – 
     Who livest – that we know – 
         In Eternity – we feel – 
     But the shadow of whose brow 
         What spirit shall reveal? 
     Tho' the beings whom thy Nesace, 
         Thy messenger, hath known 
     Have dream'd for thy Infinity 
         A model of their own[10] – 
     Thy will is done, O God! 
         The star hath ridden high 
     Thro' many a tempest, but she rode 
         Beneath thy burning eye; 
     And here, in thought, to thee – 
         In thought that can alone 
     Ascend thy empire and so be 
         A partner of thy throne – 
     By winged Fantasy,[11] 
         My embassy is given, 
     Till secrecy shall knowledge be 
         In the environs of Heaven."

 «Дух! чья обитель – там,
 В небе глубоком,
 Где чудовищное и красивое
 В красоте состязаются!
 За чертой голубою –
 Предел звезды,
 Что отвращается при виде
 Твоей преграды и границы –
 Преграды пройденной
 Кометами, что были низринуты
 Со своей гордыни и со своих престолов –
 Чтобы невольницами быть до конца –
 Чтобы быть носительницами огня
 (Красного огня сердец)
 С быстротой, что не смеет утомляться,
 И с болью, что не пройдет –
 Ты, что живешь – это мы знаем –
 В Вечности – мы это чувствуем –
 Но тень на том челе
 Дух какой разоблачит?
 Хоть существа, которых твоя Нэзасэ,
 Твоя вестница, ведала,
 Грезили о твоей Бесконечности
 Прообразе их собственной[10] –
 Воля твоя свершена, О! Господи!
 Звезда взнеслась высоко,
 Чрез сонмы бурь, но она парит
 Под жгучим твоим оком: –
 И здесь, в помысле, тебе –
 В помысле, что только и может
 Взойти до царствия твоего, и там быть
 Соучастником твоего престола –
 Крылатой Мечтою[11]
 Провозвестье мое даровано,
 Пока тайна не станет ведома
 В пределах Небес».

 She ceased – and buried then her burning cheek 
 Abash'd, amid the lilies there, to seek 
 A shelter from the fervor of His eye; 
 For the stars trembled at the Deity. 
 She stirr'd not – breathed not – for a voice was there 
 How solemnly pervading the calm air! 
 A sound of silence on the startled ear 
 Which dreamy poets name "the music of the sphere." 
 Ours is a world of words: Quiet we call 
 "Silence" – which is the merest word of all. 
 All Nature speaks, and even ideal things 
 Flap shadowy sounds from visionary wings – 
 But ah! not so when, thus, in realms on high 
 The eternal voice of God is passing by, 
 And the red winds are withering in the sky!

 Она умолкла – и схоронила потом горящую свою щеку,
 Смущенная, среди лилий там, ища
 Убежища от пламенности Его ока;
 Ибо звезды трепетали пред Божеством.
 Она не шевелилась – не дышала – ибо голос был там,
 Что торжественно преисполнял спокойный воздух!
 Звук молчания в содрогнувшемся слухе,
 Который грёза поэтов зовет «Музыкой сфер».
 Наш мир – мир слов: – Спокойствие мы зовем
 «Молчание» – которое есть простейшее слово из всех.
 Вся Природа говорит, и даже воображаемые лики
 Зыбят теневые звуки со своих привиденных крыл –
 Но ах! не так, как, когда в царствах выси
 Извечный глас Бога проходит,
 И красные тлеют вихри в небе.

"What though in worlds which sightless cycles run,[12] 
 Linked to a little system, and one sun – 
 Where all my love is folly and the crowd 
 Still think my terrors but the thunder cloud, 
 The storm, the earthquake, and the ocean-wrath – 
 (Ah! will they cross me in my angrier path?) 
 What though in worlds which own a single sun 
 The sands of Time grow dimmer as they run, 
 Yet thine is my resplendency, so given 
 To bear my secrets through the upper Heaven! 
 Leave tenantless thy crystal home, and fly, 
 With all thy train, athwart the moony sky – 
 Apart – like fire-flies in Sicilian night,[13] 
 And wing to other worlds another light! 
 Divulge the secrets of thy embassy 
 To the proud orbs that twinkle – and so be 
 To ev'ry heart a barrier and a ban 
 Lest the stars totter in the guilt of man!"

 «Что в том, что миры по кругам бегут незримым[12],
 Прикованы звеньями к малому строю, и к солнцу одному –
 Где вся моя любовь – безумье, и толпа
 Мнит, что ужасы мои лишь грозовые облака,
 Буря, землетрясение, и ярость океана,
 (Ах! хотят они перечить мне в моем гневном пути?) –
 Что в том, что в мирах с единственным солнцем
 Пески Времени становятся смутными, ускользая,
 Он твой – мой блеск, так данный,
 Дабы пронести мои тайны чрез вышнее Небо.
 Покинь необитаемым твой кристаллический дом, и лети,
 Со всей твоей свитой, сквозь лунное небо –
 Разлучаясь – как светляки Сицилийской ночи[13]
 И свей другим мирам сияние иное
 Разоблачи тайны твоего посланничества
 Тем гордым светилам, что искрятся – и, так, пребудь
 Каждому сердцу преградой и заклятием,
 Да не шатнутся звезды в грехе человека!»

 Up rose the maiden in the yellow night, 
 The single-mooned eve! – on Earth we plight 
 Our faith to one love – and one moon adore – 
 The birth-place of young Beauty had no more. 
 As sprang that yellow star from downy hours 
 Up rose the maiden from her shrine of flowers, 
 And bent o'er sheeny mountains and dim plain 
 Her way, but left not yet her Therasaean reign.[14]

 Восстала дева в желтой ночи,
 Едино-лунное повечерие! – на Земле мы предаем
 Веру нашу единой любви – и единую луну обожаем –
 Родина юной Красоты не имела иной.
 Как эта желтая звезда взошла из пуховых часов,
 Дева восстала от цветочного своего алтаря,
 И дугой устремила свой путь – над озаренными горами
 и дымными долами,
 Но не покинула еще своего Теразейского царства.[14]

               Part II.
                
 High on a mountain of enamelled head –
 Such as the drowsy shepherd on his bed 
 Of giant pasturage lying at his ease, 
 Raising his heavy eyelid, starts and sees 
 With many a muttered "hope to be forgiven" 
 What time the moon is quadrated in Heaven – 
 Of rosy head that, towering far away 
 Into the sunlit ether, caught the ray 
 Of sunken suns at eve – at noon of night, 
 While the moon danced with the fair stranger light – 
 Upreared upon such height arose a pile 
 Of gorgeous columns on th' unburthened air, 
 Flashing from Parian marble that twin smile 
 Far down upon the wave that sparkled there, 
 And nursled the young mountain in its lair. 
 Of molten stars their pavement, such as fall[15] 
 Through the ebon air, besilvering the pall 
 Of their own dissolution, while they die – 
 Adorning then the dwellings of the sky. 
 A dome, by linked light from Heaven let down, 
 Sat gently on these columns as a crown – 
 A window of one circular diamond, there, 
 Look'd out above into the purple air, 
 And rays from God shot down that meteor chain 
 And hallow'd all the beauty twice again, 
 Save, when, between th' empyrean and that ring, 
 Some eager spirit flapped his dusky wing. 
 But on the pillars Seraph eyes have seen 
 The dimness of this world: that greyish green 
 That Nature loves the best Beauty's grave 
 Lurk'd in each cornice, round each architrave – 
 And every sculptur'd cherub thereabout 
 That from his marble dwelling peered out, 
 Seem'd earthly in the shadow of his niche – 
 Achaian statues in a world so rich! 
 Friezes from Tadmor and Persepolis[16] –
 From Balbec, and the stilly, clear abyss 
 Of beautiful Gomorrah! O! the wave[17] 
 Is now upon thee – but too late to save!

               Часть II

 Высоко в горах с эмалевой главой –
 Как та, где сонный пастух, на своем ложе
 Исполинского пастбища лежащий привольно,
 Приподняв свои отяжелевшие веки, вздрагивает и смотрит,
 Многократно бормоча «Верю, отпустите мне»,
 Какое время в Небесах означено луной –
 С розоватою главою, что, башней там вдали вздымаясь
 В солнце светлый эфир, прияла луч
 Закатных солнц в повечерии – в полдень ночи,
 Меж тем как луна плясала красиво-странным светом –
 Взнесенная на высоте такой, высилась громада
 Сверкающих колонн на освобожденном воздухе
 Отсвечивая от Паросского мрамора эту двойную улыбку
 Далеко вниз на волну, что искрилась там
 И взлелеяла юную гору в ее логовище.
 Из расплавленных звезд здесь пол, как те, что пали[15]
 Через эбеновый воздух серебря саван
 Собственного своего разрушения, меж тем как они умирали –
 Украшая там обители неба,
 Купол, созвенным светом спущенный с Небес,
 Тихонько покоился на тех колоннах, как венец –
 Окно из кругового алмаза, там,
 Глядело сверху в багряный воздух,
 И лучи от Бога устремляли эту метеорную цепь
 И дважды опять окружали сиянием всю красоту, –
 Разве что между Горним небом и этим кольцом
 Какой-нибудь дух беспокойный взмахнет своим сумрачным крылом.
 Но на колоннах глаза Серафима узрили
 Смутность этого мира: – тот серовато-зеленый цвет,
 Что возлюблен Природой, как лучший для могилы Красоты,
 Подстерегал в каждом выступе, вкруг притолки каждого –
 И каждый херувим изваянный, там,
 Что из мраморного своего обиталища выглядывал,
 Казался земным в тени своей ниши –
 Ахейские изваяния в мире столь богатом.
 Фризы из Тадмора из Персеполиса[16] –
 Из Баальбека, и тихой, светлой бездны
 Красивой Гоморры! О, волна[17]
 Теперь над тобой – но слишком поздно, чтобы спасти!

 Sound loves to revel in a summer night: 
 Witness the murmur of the grey twilight 
 That stole upon the ear, in Eyraco,[18] 
 Of many a wild star-gazer long ago – 
 That stealeth ever on the ear of him 
 Who, musing, gazeth on the distance dim, 
 And sees the darkness coming as a cloud – 
 Is not its form – its voice – most palpable and loud?[19]

 Звук любит ликовать в летнюю ночь: –
 Свидетель тому ропот серых сумерек,
 Что прокрадывался на ухо, в Эйрако[18],
 Многим безумным звездочетам, давно тому назад –
 Что прокрадывается всегда в слух того,
 Кто задумчиво глядит в темнеющую даль,
 И видит тьму, идущую как тучу –
 Не есть ли ее облик – голос ее – совершенно осязаемый и громкий?[19]

    But what is this? – it cometh, and it brings 
 A music with it – 'tis the rush of wings – 
 A pause – and then a sweeping, falling strain 
 And Nesace is in her halls again. 
 From the wild energy of wanton haste 
    Her cheeks were flushing, and her lips apart; 
 And zone that clung around her gentle waist 
    Had burst beneath the heaving of her heart 
 Within the centre of that hall to breathe, 
 She paused and panted, Zanthe! all beneath, 
 The fairy light that kissed her golden hair 
 And longed to rest, yet could but sparkle there.

 Но что это! – оно идет – оно доносит
 Музыку с собою – то быстрый шорох крыл –
 Миг Перерыва – и потом плывучая, падучая волна
 Напевная – и вот Нэзасэ вновь в своих чертогах.
 От дикой силы своевольной торопливости
 Щеки ее заалели, и губы ее приоткрыты;
 Пояс, что обвивался вокруг ее чарующего стана
 Порвался от тяжелого биения ее сердца.
 Посредине этого чертога, чтоб вздохнуть,
 Она приостановилась и вострепетала, Занте! вся
 В волшебном свете, что целовал ее золотые волосы,
 И хотел бы остаться там, но мог лишь мерцать.

 Young flowers were whispering in melody[20] 
 To happy flowers that night – and tree to tree; 
 Fountains were gushing music as they fell 
 In many a star-lit grove, or moon-lit dell; 
 Yet silence came upon material things – 
 Fair flowers, bright waterfalls and angel wings – 
 And sound alone that from the spirit sprang 
 Bore burthen to the charm the maiden sang:

 Юные цветы шептали напевно[20]
 Счастливым цветам этой ночью – и дерево дереву: –
 Брызгами водометы роняли музыку
 На многие звездами озаренные могилы, или луной
 озаренный дол;
 Молчание все же снизошло на все телесное –
 На красивые цветы, на искристые водопады,
 и на ангельские крылья –
 И звук один, что от духа возник,
 Нес привев чарованью девой пропетому: –

     "'Neath the blue-bell or streamer – 
       Or tufted wild spray 
     That keeps, from the dreamer, 
       The moonbeam away[21] – 
     Bright beings! that ponder, 
       With half closing eyes, 
     On the stars which your wonder 
       Hath drawn from the skies, 
     Till they glance through the shade, and 
       Come down to your brow 
     Like eyes of the maiden 
       Who calls on you now – 
     Arise! from your dreaming 
       In violet bowers, 
     To duty beseeming 
       These star-litten hours – 
     And shake from your tresses 
       Encumbered with dew 
     The breath of those kisses 
       That cumber them too – 
     (O! how, without you, Love! 
       Could angels be blest?) 
     Those kisses of true Love 
       That lulled ye to rest! 
     Up! – shake from your wing 
       Each hindering thing: 
     The dew of the night – 
       It would weigh down your flight 
     And true love caresses – 
       O, leave them apart! 
     They are light on the tresses, 
       But lead on the heart.

     Ligeia! Ligeia! 
       My beautiful one! 
     Whose harshest idea
       Will to melody run,
     O! is it thy will 
       On the breezes to toss?
     Or, capriciously still,
       Like the lone Albatross,[22]
     Incumbent on night
       (As she on the air) 
     To keep watch with delight 
       On the harmony there?

     Ligeia! wherever 
       Thy image may be, 
     No magic shall sever 
       Thy music from thee. 
     Thou hast bound many eyes 
       In a dreamy sleep – 
     But the strains still arise 
       Which thy vigilance keep – 
     The sound of the rain, 
       Which leaps down to the flower – 
     And dances again 
       In the rhythm of the shower – 
     The murmur that springs[23] 
       From the growing of grass
     Are the music of things –
       But are modell'd, alas! –
     Away, then, my dearest,
       Oh! hie thee away 
     To the springs that lie clearest 
       Beneath the moon-ray – 
     To lone lake that smiles,
       In its dream of deep rest, 
     At the many star-isles 
       That enjewel its breast – 
     Where wild flowers, creeping, 
       Have mingled their shade, 
     On its margin is sleeping
       Full many a maid – 
     Some have left the cool glade, and 
       Have slept with the bee[24] – 
     Arouse them, my maiden,
       On moorland and lea –
     Go! breathe on their slumber,
       All softly in ear, 
     Thy musical number 
       They slumbered to hear
     For what can awaken 
       An angel so soon, 
     Whose sleep hath been taken 
       Beneath the cold moon, 
     As the spell which no slumber 
       Of witchery may test, 
     The rhythmical number 
       Which lull'd him to rest?"

 «Под голубым колокольчиком или сиянием северным
 Или под разросшимся диким побегом,
 Что отклоняет от дремлющего
 Лунный луч[21] –
 Осиянные созданья! вы, что размышляете,
 С полузакрытыми глазами,
 О звездах, вашим чудом
 Привлеченных с небес,
 Пока не засверкают они сквозь тень, и
 Не снизойдут на ваше чело
 Как очи девы,
 Что взывает к вам ныне –
 Восстаньте! от своей дремоты
 В беседках из фиалок,
 Долг дабы свершить приличествующий
 Этим звездно-озаренным часам –
 И стряхните с кос ваших,
 Отягченных росой,
 Дыхание тех поцелуев,
 Что тяготят их еще –
 (О, как без тебя, Любовь!
 Могли бы ангелы быть благословенными?)
 Те поцелуи истинной Любви,
 Что к покою вас убаюкали!
 Восстаньте! – Отряхните с крыл ваших
 Всякую помеху: –
 Роса ночная –
 Она бы обременила ваш полет: –
 И истинной любви ласки –
 О! покиньте их!
 Легки они на косах,
 Но сердцу – свинец.

 Лигейя! Лигейя!
 Красивая моя!
 Самая смутная мысль о которой
 Обратится в напев,
 О! твоя ли это воля
 Носиться на ветерках?
 Или все еще в причуде,
 Как одинокий Альбатрос,[22]
 Нависши на ночи
 (как он на воздухе)
 Следит с восторгом
 За гармонией там?

 Лигейя! где бы
 Ни был твой лик,
 Нет чар, чтоб отъяли
 От тебя твою музыку.
 Ты оковала много глаз
 В дремотном сне –
 Но звуки еще встают,
 Что твое бодрствование блюдеть –
 Звук дождя,
 Что сбегает к цветку
 И пляшет опять
 В ритме ливня –
 Шепот, что исходит[23]
 От прорастания травы –
 Это музыка вещества –
 Но слепков лишь, увы! –
 Так дальше, милая,
 Ты дальше лети
 К ручьям, что покоятся ясные
 Под лунным лучом –
 К одинокому озеру, что улыбается
 В дреме своей глубокого покоя,
 К сонму звезд-островов,
 Что украшают, как драгоценность, его лоно –
 Где дикие цветы, расстилаясь,
 Переплели свою тень,
 На берегу его спит
 Многое множество дев –
 Иные покинули прохладную прогалину, и
 Спали с пчелой[24] –
 Пробуди их, дева моя,
 На болоте и на лугу –
 Иди! вдохни в их дремоту,
 Тихонько, на ухо,
 Музыкальные числа,
 Они задремали, чтобы услышать их –
 Ибо, что, разбудить может
 Ангела, так скоро,
 Чей сон зачался
 Под холодной луной,
 Если не чара, которую никакая дремота
 Колдовства не ввергнется в испытанье,
 Ритмическое число
 Что убаюкало его и усыпило?»

 Spirits in wing, and angels to the view,
 A thousand seraphs burst th' Empyrean through 
 Young dreams still hovering on their drowsy flight –
 Seraphs in all but "Knowledge," the keen light 
 That fell, refracted, thro' thy bounds, afar, 
 O Death! from eye of God upon that star:
 Sweet was that error – sweeter still that death – 
 Sweet was that error – even with us the breath 
 Of Science dims the mirror of our joy – 
 To them 'twere the Simoom, and would destroy – 
 For what (to them) availeth it to know 
 That Truth is Falsehood – or that Bliss is Woe?
 Sweet was their death – with them to die was rife
 With the last ecstasy of satiate life –
 Beyond that death no immortality –
 But sleep that pondereth and is not "to be" — 
 And there – oh! may my weary spirit dwell –
 Apart from Heaven's Eternity – and yet how far from Hell![25]

 Духи по крыльям, и ангелы на вид,
 Тысячи серафимов устремились чрез Горнее небо,
 Юные грезы еще реяли на дремотном порханья их –
 Серафимы во всем, кроме «Веденья», свет пронзающий,
 Что упадал, преломленный, за грани твои, далеко,
 О, Смерть! от ока Бога над той звездой: –
 Сладостно было это заблуждение – сладостнее еще та смерть –
 Сладостно было то заблуждение – даже у нас дыханье
 Знания делает мутным зеркало нашей радости –
 Для них, то был бы Самум, истребительный –
 Ибо какая польза (им) знать,
 Что Истина есть Обман – или что Благословение есть Скорбь?
 Сладостна была их смерть – для них умереть значило созреть.
 Последним восторгом насыщенной жизни –
 За пределами этой смерти нет бессмертия –
 Но сон самоуглубленный, и нет там «быть» –
 И там – о! да пребудет там усталый дух мой
 Вдали от Вечности Небес – и однако как далеко от Ада![25]

 What guilty spirit, in what shrubbery dim, 
 Heard not the stirring summons of that hymn? 
 But two: they fell: for Heaven no grace imparts 
 To those who hear not for their beating hearts. 
 A maiden-angel and her seraph-lover –
 O! where (and ye may seek the wide skies over) 
 Was Love, the blind, near sober Duty known? 
 Unguided Love hath fallen – 'mid "tears of perfect moan."[26] 

 Какой преступный дух, в какой смутной заросли
 Не услышал волнующие призывы этой песни? –
 Только два: они пали: ибо Небо не дарует милости
 Тем, кто не слушает биение своих сердец.
 Дева-ангел и ее любовник-серафим –
 О! где (и можете искать по всему небесному простору)
 Любовь была, слепая, близь трезвого Долга ведома?
 Необузданная Любовь пала – средь «слез совершенного стона»[26]

 He was a goodly spirit – he who fell: 
 A wanderer by mossy-mantled well – 
 A gazer on the lights that shine above – 
 A dreamer in the moonbeam by his love: 
 What wonder? for each star is eye-like there, 
 And looks so sweetly down on Beauty's hair – 
 And they, and ev'ry mossy spring were holy 
 To his love-haunted heart and melancholy.
 The night had found (to him a night of woe)
 Upon a mountain crag, young Angelo –
 Beetling it bends athwart the solemn sky,
 And scowls on starry worlds that down beneath it lie. 
 Here sat he with his love – his dark eye bent
 With eagle gaze along the firmament:
 Now turned it upon her – but ever then
 It trembled to the orb of EARTH again.

 Благой он дух был – он, что пал: –
 Блуждатель у ключа одетого мхом –
 Высматриватель светов, что сияют там высоко –
 Сновидец в лунном луче близ любви своей:
 Какое чудо в том? ибо каждая звезда там окоподобна,
 И ласково так глядит сверху на волосы Красоты –
 И оне, и каждый одетый мхом ключ были священны
 Его сердцу, любовью одержимому и печалью.
 Ночь обрела (для него ночь скорби)
 На горном утесе юного Анджело –
 Нависнув, она наклонилась через все торжественное небо,
 И нахмурилась на звездные миры, что под ней покоились.
 Здесь сидели он со своей любовью – свое темное око приковав
 Взором орла вдоль небосвода: –
 Вот обратил его к ней – но тут же –
 Содрогнувшись – снова к кругу Земли.

     "Ianthe, dearest, see – how dim that ray!
     How lovely 'tis to look so far away!
     She seemed not thus upon that autumn eve
     I left her gorgeous halls – nor mourned to leave.
     That eve – that eve – I should remember well –
     The sun-ray dropped in Lemnos, with a spell
     On th' Arabesque carving of a gilded hall
     Wherein I sate, and on the draperied wall –
     And on my eyelids – O! the heavy light!
     How drowsily it weighed them into night!
     On flowers, before, and mist, and love they ran 
     With Persian Saadi in his Gulistan:
     But O! that light! – I slumbered – Death, the while,
     Stole o'er my senses in that lovely isle 
     So softly that no single silken hair 
     Awoke that slept – or knew that he was there.

 «Янтэ, милая, смотри! как дышет тот луч!
 Какая в том чара, смотреть далеко туда!
 Она не чудилась такой, в то осеннее повечерье,
 Когда я покинул пышные ее чертоги – не оплакивая, что покидаю,
 Тот вечер – тот вечер – я должен бы помнить –
 Солнечный луч упадал, в Лемносе, как ворожба,
 На арабески резные золоченого чертога,
 Где пребывал я, и на ткани стен –
 И на веки мои – О, тяжелый свет!
 Как дремотно навис он на них, погружая и в ночь!
 По цветам, раньше, и по мгле, и по любви они блуждали
 С Персиянином Саади в его Гулистане: –
 Но, О, свет тот! – Я заснул – Смерть между тем
 Проскользнула над чувствами моими на этом чарующем острове
 Так бережно, что ни единый шелковый волос
 Не проснулся, как спал – не узнал, что там был он.

     The last spot of Earth's orb I trod upon 
     Was a proud temple called the Parthenon;[27]
     More beauty clung around her column'd wall 
     Than ev'n thy glowing bosom beats withal,[28]
     And when old Time my wing did disenthral
     Thence sprang I – as the eagle from his tower, 
     And years I left behind me in an hour.
     What time upon her airy bounds I hung,
     One half the garden of her globe was flung 
     Unrolling as a chart unto my view – 
     Tenantless cities of the desert too!
     Ianthe, beauty crowded on me then,
     And half I wish'd to be again of men."

 «Последним место на Шаре Земли, где я ступал,
 Был гордый храм, именуемый Парфеноном.[27]
 Более красоты ютилось вкруг его стен украшенных колоннами,
 Чем даже в горячей груди твоей бьется[28]
 И когда старое Время крыло мое расчаровало,
 Тогда устремился я оттуда – как орел с своей башни,
 И годы оставил я позади в один час.
 Тем временем как над ее воздушными пределами я висел,
 Половина сада на ее шаре метнулась,
 Развернувшись как свиток пред моим взором –
 Необитаемые города пустыни также!
 Янтэ, красота столпилась предо мною тогда,
 И почти я возжелал быть снова одним из людей».

         "My Angelo! and why of them to be? 
         A brighter dwelling-place is here for thee – 
         And greener fields than in yon world above,
         And woman's loveliness – and passionate love."

 «Мой Анджело! зачем же быть одним из них?
 Более яркое жилище здесь для тебя –
 И зеленее поля, чем в том мире вверху,
 И чары женщины – и страстная любовь».

     "But, list, Ianthe! when the air so soft 
     Failed, as my pennon'd spirit leapt aloft,[29]
     Perhaps my brain grew dizzy – but the world
     I left so late was into chaos hurled – 
     Sprang from her station, on the winds apart.
     And rolled, a flame, the fiery Heaven athwart. 
     Methought, my sweet one, then I ceased to soar
     And fell – not swiftly as I rose before, 
     But with a downward, tremulous motion through 
     Light, brazen rays, this golden star unto! 
     Nor long the measure of my falling hours,
     For nearest of all stars was thine to ours – 
     Dread star! that came, amid a night of mirth,
     A red Daedalion on the timid Earth."

 «Но слушай! Янтэ! Когда воздуха такого нежного
 Не стало мне, и мой крылатый дух мчался ввысь,
 Быть может, мозг мой закружился – но мир,
 Покинутый едва, был в хаос ввергнут,
 Ринулся от устоя своего, на ветрах разъятый,
 И пламя покатил вкось через огненное Небо.
 Показалось мне, нежность моя, что тогда перестал я парить,
 И я упал – не быстро как поднимался раньше,
 Но вниз, трепетным движеньем
 Чрез свет воспламененных лучей, к этой золотой звезде!
 Не длителен размер был моих часов падучих,
 Ибо ближайшей из всех звезд к нам была твоя –
 Страшная звезда! что пришла, в ночь ликованья,
 Как красный Дэдалион на смятенную Землю».

         "We came – and to thy Earth – but not to us
         Be given our lady's bidding to discuss:
         We came, my love; around, above, below,
         Gay fire-fly of the night we come and go,
         Nor ask a reason save the angel-nod
         She grants to us, as granted by her God –
         But, Angelo, than thine grey Time unfurled 
         Never his fairy wing o'er fairier world! 
         Dim was its little disk, and angel eyes 
         Alone could see the phantom in the skies, 
         When first Al Aaraaf knew her course to be 
         Headlong thitherward o'er the starry sea – 
         But when its glory swell'd upon the sky, 
         As glowing Beauty's bust beneath man's eye,
         We paused before the heritage of men, 
         And thy star trembled – as doth Beauty then!"

 «Мы прибыли – и на твою Землю – но не нам
 Дано веление владычицы нашей оспаривать: –
 Мы прибыли, любовь моя; вокруг, ввыси, внизу,
 Веселые светляки ночи, мы проходим и уходим,
 И ничего не спрашиваем – разве что встретим ангельский привет,
 Который нам она дарует, как даровано ее Богом –
 Но, Анджело, никогда седое Время не развертывало
 Зачарованного крыла своего над более красивым миром!
 Дымен был малый диск ее, и лишь ангельские глаза
 Одни могли видеть призрак в небесах,
 Когда впервые Аль-Аарааф познал, что путь его лежит
 Стремглав, туда, над звездным морем,
 Но когда слава его вознеслась на небо,
 Как пламенная грудь Красоты под очами возлюбленного,
 Мы приостановились пред наследием людей,
 И твоя звезда затрепетала – как тогда Красота!»

 Thus, in discourse, the lovers whiled away
 The night that waned and waned and brought no day.
 They fell: for Heaven to them no hope imparts
 Who hear not for the beating of their hearts.

 Так в беседе, влюбленные провожали
 Ночь, что убывала и убывала и не приводила дня.
 Пали они: – ибо Небеса надежды не даруют тем,
 Кто не слушает биение своих сердец.

ПРИМЕЧАНИЕ. Поэма «Аль-Аарааф», воздушностью своей сходная с наиболее отвлеченными и красиво-туманными поэмами Шелли, была написана Эдгаром По в ранней юности, скорее в отрочестве, между 14-ю и 17-ю годами. Будучи как бы поэтическим текстом к еще не написанной – но долженствующей быть созданной – музыкальной симфонии, она чрезвычайно определительна для художественного чувства Эдгара По: в ней есть, в зачатке, Провидение многих позднейших его сказок и поэм.

                                                                                                                                                                                        К. Бальмонт

1.↑ On the fair Capo Deucato: On Santa Maura – olim Deucadia.
2.↑ Of her who lov'd a mortal: Sappho.
3.↑ And gemmy flower, of Trebizond misnamed: This flower is much noticed by Lewehoeck and Tournefort. The bee, feeding upon its blossom, becomes intoxicated.
4.↑ Clytia: The Chrysanthemum Peruvianum, or, to employ a better-known term – the turnsol which turns continually towards the sun, covers itself, like Peru, the country from which it comes, with dewy clouds which cool and refresh its flowers during the most violent heat of the day. – B. de. St. Pierre.
5.↑ And that aspiring flower that sprang on Earth: There is cultivated in the king's garden at Paris, a species of serpentine aloe without prickles, whose large and beautiful flower exhales a strong odor of the vanilla, during the time of its expansion, which is very short. It does not blow till towards the month of July – you then perceive it gradually open its petals – expand them – fade and die. – St. Pierre.
6.↑ Valisnerian lotus: There is found, in the Rhone, a beautiful lily of the Valisnerian kind. Its stem will stretch to the length of three or four feet – thus preserving its head above the water in the swellings of the river.
7.↑ And thy most lovely purple perfume: The Hyacinth.
8.↑ Indian Cupid: It is a fiction of the Indians, that Cupid was first seen floating in one of these down the river Ganges – and that he still loves the cradle of his childhood.
9.↑ To bear the Goddess' song, in odours, up to Heaven: And golden vials full of odours which are the prayers of the saints. – Rev. St. John.
10.↑ A model of their own: The Humanitarians held that God was to be understood as having really a human form. – Vide Clarke's Sermons, vol. 1, page 26, fol. edit.
The drift of Milton's argument, leads him to employ language which would appear at first sight, to verge upon their doctrine; but it will be seen immediately, that he guards himself against the charge of having adopted one of the most ignorant errors of the dark ages of the church. – Dr. Sumner's Notes on Milton's Christian Doctrine.

This opinion, in spite of many testimonies to the contrary, could never have been very general. Audeus, a Syrian of Messopotamia, was condemned for the opinion, as heretical. He lived in the beginning of the 4th century. His disciples were called Anthropomorphites. – Vide Du Pin.

Among Milton's poems are these lines: –

     Dicite sacrorum præsides nemorum Deæ, &c.
     Quis ille primus cujus ex imagine
     Natura solers finxit humanum genus?
     Eternus, incorruptus, æquævus polo
     Unusque et universus exemplar Dei. – And afterwards,
     Non cui profundum Cæcius lumen dedit
     Dircæus augur vidit hunc alto sinu, &c.

11.↑ By winged Fantasy:

     Seltsamen Tochter Jovia
     Seinem Schosskinde
     Der Phantasie.       – Goethe.

12.↑ Sightless: too small to be seen. – Legge.
13.↑ Like fire-flies: I have often noticed a peculiar movement of the fire-fly – They will collect in a body and fly off, from a common centre into innumerable radii
14.↑ Her Therasaean reign: Therasæa, or Therasea, the island mentioned by Seneca, which, in a moment, arose from the sea to the eyes of astonished mariners.
15.↑ Some star which, from the ruin'd roof
Of shak'd Olympus, by mischance, did fall – Milton.
16.↑ Voltaire, in speaking of Persepolis, says, "Je conmois bien 'admiration qu'inspirent ces ruins – mais un palais erige au pied du'ne chaine des rochers sterils – peut il etre un chef doevure des arts!" – Voila les arguments de M. Voltaire.
17.↑ O! the wave: Ula Deguisi is the Turkish appellation; but, on its own shores, it is called Bahar Loth, or Almotanah. There were undoubtedly more than two cities engulphed in the "dead sea." In the valley of Siddim were five – Adrah, Zeboin, Zoar, Sodom and Gomorrah. Stephen of Byzantium mentions eight, and Strabo thirteen, (engulphed) – but the last is out of all reason.

It is said, (Tacitus, Strabo, Josephus, Daniel of St. Saba, Nau, Maundrell, Troilo, D'Arvicus) that, after an excessive drought, the vestiges of columns, walls, &c. are seen above the surface. At any season, such remains may be discover'd by looking down into the transparent lake, and at such distances as would argue the existence of many settlements in the space now usurped by the "Asphaltites."
18.↑ Eyraco: Chaldea.
19.↑ Most palpable and loud: I have often thought I could distinctly hear the sound of the darkness as it stole over the horizon.
20.↑ Young flowers were whispering in melody: Fairies use flowers for their charactery. – Merry Wives of Windsor. [William Shakespeare]
21.↑ The moonbeam: In Scripture is this passage – "The sun shall not harm thee by day, nor the moon by night." It is, perhaps, not generally known that the moon, in Egypt, has the effect of producing blindness to those who sleep with the face exposed to its rays, to which circumstance the passage evidently alludes.
22.↑ The Albatross is said to sleep on the wing.
23.↑ I met with this idea in an old English tale, which I am now unable to obtain and quote from memory:– "The verie essence and, as it were, springe-heade, and origine of all musiche is the verie pleasaunte sounde which the trees of the forest do make when they growe."
24.↑ The wild bee will not sleep in the shade if there be moonlight.
The rhyme in this verse, as in one about 60 lines before, has an appearance of affectation. It is, however, imitated from Sir W. Scott, or rather from Claud Halcro – in whose mouth I admired its effect.

     O! were there an island,
       Tho' ever so wild
     Where woman might smile, and
       No man be beguil'd, &c. 

25.↑ With the Arabian there is a medium between Heaven and Hell, where men suffer no punishment, but yet do not attain that tranquil and even happiness which they suppose to be characteristic of heavenly enjoyment.

     Un no rompido sueño –
     Un dia puro – allegre – libre
     Quiera –
     Libre de amor – de zelo –
     De odio – de esperanza – de rezelo.
           – Luis Ponce de León.

Sorrow is not excluded from "Al Aaraaf," but it is that sorrow which the living love to cherish for the dead, and which, in some minds, resembles the delirium of opium. The passionate excitement of Love and the buoyancy of spirit attendant upon intoxication are its less holy pleasures – the price of which, to those souls who make choice of "Al Aaraaf" as their residence after life, is final death and annihilation.
26.↑ There be tears of perfect moan
Wept for thee in Helicon. – Milton.
27.↑ It was entire in 1687 – the most elevated spot in Athens
28.↑ Shadowing more beauty in their airy brows
Than have the white breasts of the Queen of Love. – Marlowe.
29.↑ Pennon: for pinion – Milton.

1.↑ Santa Maura – некогда Deucadia.
2.↑ Сапфо.
3.↑ Этот цветок весьма отмечен Леуэнхёком и Турнефором. Пчела, отведавшая его, пьянеет.
4.↑ Клития Chrysanthemum Peruvianum, или употребляя более известное выражение, подсолнечник – что непрестанно обращается к Солнцу, прикрываясь, – как Перу – страна, откуда он родом, – дымкой росы, которая прохлаждает и освежает его цветы днем во время наиболее жестокой жары. – В. de St. Pierre.
5.↑ Его разводят в королевских садах в Париже, известный разряд змеевидного алоэ без колючек, большой красивый цветок которого выдыхает сильный запах ванили во время своего цветения, весьма кратковременного. Он расцветает около июля месяца; вы замечаете тогда, как постепенно раскрываются его лепестки, распускаются, вянут и умирают. – St. Pierre.
6.↑ Можно находить на Роне красивую лилию из рода Валиснерия. Стебель ее тянется на протяжении трех или четырех футов – поддерживая таким образом венчик в речной зыби над водой.
7.↑ Гиацинт.
8.↑ Есть Индусское предание, что Купидон был впервые увиден плывущим на одном из этих цветков вниз по реке Гангу, и что он все еще любит колыбель своего младенчества. (Nelumbum – розовый лотос. К. Б.).
9.↑ И чаши златые, полные благовоний, которые суть молитвы святых. – Rev. of St. John.
10.↑ Гуманисты утверждали, что Бог должен быть разумеем как имеющий воистину человеческий облик. – См. Clarke's Sermons, vol., p. 26.
Все свойство замысла Мильтона вынуждало его придерживаться языка, который, как показалось бы на первый взгляд, приводил его к их учению; но немедленно убеждаешься, что он охраняет себя от обвинения в приверженности к одному из самых невежественных заблуждений темных веков церкви. – Dr. Summer's Notes on Milton's Christian Doctrine.
Мнение это, несмотря на многие свидетельства обратного, никогда не могло стать достаточно общим. Андей, некий Сириец из Месопотамии, был осужден за это мнение, как еретик. Он жил в начале четвертого века. Ученики его назывались Антропоморфисты. – См. Du Pin.
Среди малых поэм Мильтона есть такие строки:

       Dicite sacrorum praesides nemorum Deae, etc,
       Quis ille primus eujus ex imagine
       Natura solers finxit numanum genus?
       Eternus, incorruptus, aequaevus polo,
       Unusque et universus exemplar Dei!

 И дальше,

       Non cui profundum Caecitas lumen dedit
       Dircaeus augur vidit hune alto sinu, etc.

.↑
       Seltsamen Tochter Jovis
       Seinem Schosskinde
       Der Phantasie. – Goethe.

12.↑ Незримые – слишком малые, чтоб быть зримыми. – Leqqe.
13.↑ Я часто замечал особенное движение светляков: – они собираются все вместе, и разлетаются, из общего средоточья, бесчисленными лучами-радиусами.
14.↑ Therasaea или Terasea, остров, упоминаемый Сенекой, который, в один миг, возник из моря на глазах изумленных моряков.
15.↑ Some star which, from the ruin'd roof
Of shaked Olympus, by mischance, did fall. Milton.
16.↑ Вольтер, говоря о Персеполисе, рассказывает: – «Я хорошо знаю восхищение, внушаемое этими руинами – но замок, воздвигнутый у подножия цепи бесплодных утесов – может ли он быть совершенством искусств!»
17.↑ «О, волна» – Ula Deguisi Турецкое название; но на собственных ее берегах ее зовут Бахар Лот или Альмотана. Несомненно, более чем два города погрузились в «Мертвое Море». В долине Сиддим их было пять: – Адма, Зебоим, Зоар, Содом и Гоморра. Стефан Византийский называет восемь и Страбон тринадцать (потопших) – но последнее без всякого основания. Говорят (Тацит, Страбон, Иосиф, Даниил, Hay, Маундрелль, Троило, д'Арвьё), что после чрезвычайной засухи, останки колонн и стен видимы над поверхностью воды. В любое время года, эти останки могут быть увидены, если смотреть вглубь в прозрачное озеро, и на таком расстоянии одни от других, что вполне допустимо существование нескольких поселений на пространстве, занимаемом теперь «Асфальтовым Морем».
18.↑ Эйрако – Халдея.
19.↑ Я часто думал, что я четко слышал звук тьмы по мере того, как он проскользал через горизонт.
20.↑ «Феи пользуются цветами для разговора». – Merry Wives of Windsor.
21.↑ В Священном Писании есть такой отрывок: – «Солнце не поразит тебя днем, ни луна – ночью». Быть может не всем известно, что луна, в Египте, имеет силу причинять слепоту тем, что спят с лицом, обращенным к ее лучам, на каковое обстоятельство очевидно и намекается здесь.
22.↑ Говорят, что Альбатрос спит на лету.
23.↑ Я встретился с этой мыслью в одной старинной английской сказке, которую я не могу теперь достать; привожу по памяти: – Истинная сущность, и, как бы, первоисточник, и происхождение всякой музыки есть весьма приятственный звук, что производят деревья лесов, когда они растут.
24.↑ Дикая пчела не уснет в тени, если там есть лунный свет. Рифма этого стиха может показаться натянутой.

      Some have left the cool glade, and
      Have slept with the bee –
      Arouse them, my maiden,
      On moorland and lea.

Она подражает однако В. Скотту, или скорее Клоду Галькро – в чьих устах я восторгнут действительностью впечатления: –

      «О! were there an island,
      Tho'ever so wild
      Where woman might smile, and
      No man be beguiled», etc.

      «О! если бы остров был,
      Пусть был бы так дик,
      Где женщина могла бы улыбаться, и
      Мужчина не был бы обманутым», и т. д.

25.↑ Согласно Арабам, существует промежуточная среда между Небом и Адом, где люди не подвергаются никакой каре, но все же еще не достигают того покоя и даже счастья, каковые полагают они присущими небесному блаженству.

      Un no rompido sueno –
      Un dia purо – alegre – libre –
      Quiete –
      Libre de amor – de zelo –
      De odio – de esperanza – de rezelo. –
      Luis Ponce de Leon.

      Непрерываемый сон –
      День чистый – вольный – веселый –
      Спокойный –
      Вольный от любви – от ревности –
      От ненависти – от надежды – от опасений. –
      Люис Понсэ де Леон.

Печаль не исключена из «Аль-Аараафа», но это та печаль, которую живые любят лелеять к мертвым, и которая в некоторых умах походит на бред от опиума. Страстная возбужденность любви, и резвость духа, сопровождающая опьянение, суть наименее святые услады – ценою которых, для тех душ, что избирают Аль-Аарааф своим местопребыванием после жизни, является конечная смерть и уничтожение.

.↑
 There be tears of perfect moan
 Wept for thee in Helicon. – Milton.

 О тебе там, в Геликоне,
 Были слезы в верном стоне, – Мильтон.

27.↑ Он был цел еще в 1687 г. – самое возвышенное место в Афинах.

.↑
 Shadowing more beauty in their airy brows
 Than have the white breasts of the queen of love. –
                                          Marlowe.

 Тая в бровях высоких больше чары,
 Чем грудь таит владычицы любви. –
                                          Марло.