I saw thee once – once only – years ago:
 I most not say how many – but not many.
 It was a July midnight; and from out
 A full-orbed moon, that, like thine own soul, soaring,
 Sought a precipitate pathway up through heaven.
 There fell a silvery-silken veil of light,
 With quietude, and sultriness, and slumber,
 Upon the upturn'd faces of a thousand
 Roses that grew in an enchanted garden,
 Where no wind dared to stir, unless on tiptoe – 
 Fell on the upturn'd faces of these roses
 That gave out, in return for the love-light,
 Their odorous souls in an ecstatic death – 
 Fell on the upturn'd faces of these roses
 That smiled and died in this parterre, enchanted
 By thee, and by the poetry of thy presence. 

 Тебя я видел только раз единый –
 Прошли года – не подсчитать мне: сколько,
 Но мнится все, что так немного лет.
 В июле это было; поздней ночью;
 Подобная твоей душе, по небу
 Плыла луна уклонною дорогой,
 Рассеивая свет серебряный
 На дрему й покой несчетных роз
 В саду волшебном ввысь под’явших лица, –
 В саду волшебном, где несмелый ветер
 Бродил на ципочках, качая розы,
 Под’явшие сиянием любви –
 В экстазе смертном – ароматы-души
 К серебряной и шелковой луне, –
 Где, улыбаясь, умирали розы
 Присутствием твоим восхищены.

 Clad all in white, upon a violet bank
 I saw thee half reclining; while the moon
 Fell on the upturn'd faces of the roses,
 And on thine own, upturn'd – alas, in sorrow!

 А ты была вся в белом, на скамье
 Темнеющей склоненная – роняла
 Свой свет луна на лица тихих роз
 И на тебя застывшую в печали!

 Was it not Fate, that, on this July midnight – 
 Was it not Fate, (whose name is also Sorrow,)
 That bade me pause before that garden-gate,
 To breathe the incense of those slumbering roses!
 No footstep stirred: the hated world all slept,
 Save only thee and me. (Oh, Heaven! – oh, God!
 How my heart beats in coupling those two words!)
 Save only thee and me. I paused – I looked – 
 And in an instant all things disappeared.
 (Ah, bear in mind this garden was enchanted!)

 То не Судьба-ль была июльской ночью –
 Да, не Судьба-ль (чье имя также: Грусть),
 Что я остановился у решетки,
 Вдыхая запах задремавших роз
 Не шевелясь стоял я; все заснуло.
 Лишь ты да я (сливая два созвучья,
 Вот эти, бьется сердце – о, отрада!)
 Лишь ты да я – померкло и исчезло
 Все, все вокруг в блаженный этот миг.
 (О, сохрани о нем воспоминанье!)

 The pearly lustre of the moon went out:
 The mossy banks and the meandering paths,
 The happy flowers and the repining trees,
 Were seen no more: the very roses' odors
 Died in the arms of the adoring airs.
 All – all expired save thee – save less than thou:
 Save only the divine light in thine eyes – 
 Save but the soul in thine uplifted eyes.
 I saw but them – they were the world to me.
 I saw but them – saw only them for hours – 
 Saw only them until the moon went down.
 What wild heart-histories seemed to lie enwritten
 Upon those crystalline, celestial spheres!
 How dark a wo! yet how sublime a hope!
 How silently serene a sea of pride!
 How daring an ambition! yet how deep – 
 How fathomless a capacity for love!

 Жемчужный свет луны погас, и мраком
 Окуталась замшоная скамья
 И длинная аллея и деревья
 Тихонько шепчущие; запах роз
 В руках у ветра любящего умер.
 И было все одной тобой полно –
 Тобой одной, твоей душой, глазами.
 Я только их и видел – в целом мире
 Я видел только их одно мгновенье –
 Пока луна померкнуть не успела…
 В кристальных сферах сердце в этот миг
 Причудливую сказку записало!
 Твои глаза – таким глубоким горем
 Они светились и надеждой гордой
 И смелостью волнующих желаний,
 И неизмерною способностью любви!

 But now, at length, dear Dian sank from sight,
 Into a western couch of thunder-cloud;
 And thou, a ghost, amid the entombing trees
 Didst glide way. Only thine eyes remained.
 They would not go – they never yet have gone.
 Lighting my lonely pathway home that night,
 They have not left me (as my hopes have) since.
 They follow me – they lead me through the years.
 They are my ministers – yet I their slave.
 Their office is to illumine and enkindle – 
 My duty, to be saved by their bright light,
 And purified in their electric fire,
 And sanctified in their elysian fire.
 They fill my soul with Beauty (which is Hope,)
 And are far up in Heaven – the stars I kneel to
 In the sad, silent watches of my night;
 While even in the meridian glare of day
 I see them still – two sweetly scintillant
 Venuses, unextinguished by the sun!

 Я помню, как ушла она – Диана –
 На западное ложе грозных туч, –
 И ты, меж кипарисов похоронных,
 Прошла, как призрак… А глаза остались, –
 Твои глаза… О, им нельзя уйти!
 В пустынный путь мой, поздней ночью, к дому,
 Они светили мне… С тех пор со мной
 Они навек (…не таковы надежды!..)
 Сквозь горечь лет; и я покорен им.
 Руководительствовать мной, сомненья
 Рассеивать своим прозрачным светом
 И пламенем ненашим освещать
 Угрюмый мрак души – удел их давний.
 Они как звезды в этом дальнем небе
 И красота (а красота – надежда).
 Коленопреклонный, им молюсь
 В печальные часы ночей безмолвных
 И в суете дневной… Они со мной
 Две сладостно светящие звезды
 Вечерние. Их блеск не застит солнце!