Not long ago, the writer of these lines, 
 In the mad pride of intellectuality, 
 Maintained "the power of words" – denied that ever 
 A thought arose within the human brain
 Beyond the utterance of the human tongue:
 And now, as if in mockery of that boast,
 Two words – two foreign soft dissyllables – 
 Italian tones, made only to be murmured
 By angels dreaming in the moonlit "dew
 That hangs like chains of pearl on Hermon hill," – 
 Have stirred from out the abysses of his heart,
 Unthought-like thoughts that are the souls of thought,
 Richer, far wilder, far diviner visions
 Than even the seraph harper, Israfel,
 (Who has "the sweetest voice of all God's creatures,") 
 Could hope to utter. And I! my spells are broken.
 The pen falls powerless from my shivering hand.
 With thy dear name as text, though hidden by thee, 
 I cannot write – I cannot speak or think – 
 Alas, I cannot feel; for 'tis not feeling,
 This standing motionless upon the golden
 Threshold of the wide-open gate of dreams,
 Gazing, entranced, adown the gorgeous vista, 
 And thrilling as I see, upon the right,
 Upon the left, and all the way along,
 Amid empurpled vapors, far away
 To where the prospect terminates – thee only!

 Недавно тот, кто пишет эти строки,
 Пред разумом безумно преклоняясь,
 Провозглашал идею «силы слов»,
 Он отрицал, раз навсегда, возможность,
 Чтоб в разуме людском возникла мысль
 Вне выраженья языка людского:
 И вот, как бы смеясь над похвальбой,
 Два слова – чужеземных – полногласных,
 Два слова итальянские, из звуков
 Таких, что только ангелам шептать их,
 Когда они загрезят под луной,
 «Среди росы, висящей над холмами
 Гермонскими, как цепь из жемчугов»,
 В его глубоком сердце пробудили
 Как бы ещё немысленные мысли,
 Что существуют лишь как души мыслей,
 Богаче, о, богаче, и страннее,
 Безумней тех видений, что могли
 Надеяться возникнуть в изъясненьи
 На арфе серафима Израфеля,
 («Что меж созданий Бога так певуч»). 
 А я! Мне изменили заклинанья.
 Перо бессильно падает из рук.
 С твоим прекрасным именем, как с мыслью,
 Тобой мне данной, – не могу писать,
 Ни чувствовать – увы – не чувство это.
 Недвижно так стою на золотом
 Пороге, перед замком сновидений,
 Раскрытым широко, – глядя в смущеньи
 На пышность раскрывающейся дали,
 И с трепетом встречая, вправо, влево,
 И вдоль всего далёкого пути,
 Среди туманов, пурпуром согретых,
 До самого конца – одну тебя.