Not long ago, the writer of these lines, 
 In the mad pride of intellectuality, 
 Maintained "the power of words" – denied that ever
 A thought arose within the human brain 
 Beyond the utterance of the human tongue: 
 And now, as if in mockery of that boast, 
 Two words – two foreign soft dissyllables – 
 Italian tones, made only to be murmured 
 By angels dreaming in the moonlit "dew 
 That hangs like chains of pearl on Hermon hill," 
 Have stirred from out the abysses of his heart, 
 Unthought–like thoughts that are the souls of thought,
 Richer, far wilder, far diviner visions 
 Than even seraph harper, Israfel, 
 (Who has "the sweetest voice of all God's creatures,") 
 Could hope to utter. And I! my spells are broken. 
 The pen falls powerless from my shivering hand. 
 With thy dear name as text, though bidden by thee,
 I cannot write – I cannot speak or think – 
 Alas, I cannot feel; for 'tis not feeling, 
 This standing motionless upon the golden 
 Threshold of the wide–open gate of dreams. 
 Gazing, entranced, adown the gorgeous vista,
 And thrilling as I see, upon the right, 
 Upon the left, and all the way along, 
 Amid empurpled vapors, far away 
 To where the prospect terminates – thee only.

 Еще недавно автор этих строк,
 В неодолимой гордости рассудком
 Упрямо утверждая «силу слова»,
 Говаривал, что ни единой мысли
 Доступной человеку нет, пока
 Мы знаком языка ее не свяжем:
 И вот теперь – как бы ему в насмешку –
 Два слова – два чужих двугласных звука
 По итальянски, – повторять бы только
 Их ангелам, загрезившим по росам–
 Светлиночкам в Гермонских косогорах
 Жемчужисто пронизанных луной, 
 Подобных сокровенным думам, или
 Лишь душам дум, божественным виденьям,
 Быть может выразимым только песней
 На Лютне Израфеля (Серафима,
 Которому Творцом дан дивный голос
 Певучей всех!). А мне? – Увы, бессильно
 Мое перо в моих руках дрожащих –
 Невыразимо имя дорогое,
 Т обой произнесенное, – ни мыслить,
 Ни записать, ни даже только грезить
 Не дано мне, затем, что перед этой
 Мечтою недвижимой и прекрасной,
 Раскрыв глаза огромные, стою
 Как у ворот раскрытых прямо в грезу.
 Направо, влево и вперед открылась
 Поверх величественнейшей гробницы
 Без края даль в пурпуровых туманах, –
 Но весь простор в едином: ты одна.