The skies they were ashen and sober;
    The leaves they were crisped and sere –
    The leaves they were withering and sere;
 It was night in the lonesome October
    Of my most immemorial year;
 It was hard by the dim lake of Auber,
    In the misty mid region of Weir –
 It was down by the dank tarn of Auber,
    In the ghoul-haunted woodland of Weir.

 Скорбь и пепел был цвет небосвода,
          Листья сухи и в форме секир,
          Листья скрючены в форме секир.
 Моего незабвенного года,
          Был октябрь, и был сумрачен мир.
 То был край, где спят Обера воды,
          То был дымно-туманный Уир, –
 Лес, где озера Обера воды,
          Ведьм любимая область – Уир.

 Here once, through an alley Titanic,
    Of cypress, I roamed with my Soul –
    Of cypress, with Psyche, my Soul.
 These were days when my heart was volcanic
    As the scoriac rivers that roll –
    As the lavas that restlessly roll
 Their sulphurous currents down Yaanek
    In the ultimate climes of the pole –
 That groan as they roll down Mount Yaanek
    In the realms of the boreal pole.

 Кипарисов аллеей, как странник,
          Там я шел с Психеей вдвоем,
          Я с душою своей шел вдвоем,
 Мрачной думы измученный странник.
          Реки мыслей катились огнем,
          Словно лава катилась огнем,
 Словно серные реки, что Яник
          Льет у полюса в сне ледяном,
 Что на северном полюсе Яник
          Со стоном льет подо льдом.

 Our talk had been serious and sober,
    But our thoughts they were palsied and sere –
    Our memories were treacherous and sere –
 For we knew not the month was October,
    And we marked not the night of the year –
    (Ah, night of all nights in the year!)
 We noted not the dim lake of Auber –
    (Though once we had journeyed down here) –
 Remembered not the dank tarn of Auber,
    Nor the ghoul-haunted woodland of Weir.

 Разговор наш был – скорбь без исхода,
          Каждый помысл – как взмахи секир,
          Память срезана взмахом секир:
 Мы не помнили месяца года
 (Ах, меж годами страшного года!),
          Мы забыли, что в сумраке мир,
 Что поблизости Обера воды
          (Хоть когда-то входили в Уир!),
 Что здесь озера Обера воды,
          Лес и область колдуний – Уир!

 And now, as the night was senescent
    And star-dials pointed to morn –
    As the star-dials hinted of morn –
 At the end of our path a liquescent
    And nebulous lustre was born,
 Out of which a miraculous crescent
    Arose with a duplicate horn –
 Astarte's bediamonded crescent
    Distinct with its duplicate horn.

 Дали делались бледны и серы,
          И заря была явно близка,
          По кадрану созвездий – близка,
 Пар прозрачный вставал, полня сферы,
          Озаряя тропу и луга;
 Вне его полумесяц Ашеры
          Странно поднял двойные рога,
 Полумесяц алмазной Ашеры
          Четко поднял двойные рога.

 And I said – "She is warmer than Dian:
    She rolls through an ether of sighs –
    She revels in a region of sighs:
 She has seen that the tears are not dry on
    These cheeks, where the worm never dies,
 And has come past the stars of the Lion
    To point us the path to the skies –
    To the Lethean peace of the skies –
 Come up, in despite of the Lion,
    To shine on us with her bright eyes –
 Come up through the lair of the Lion,
    With love in her luminous eyes."

 Я сказал: «Он нежнее Дианы.
          Он на скорбных эфирных путях,
          Веселится на скорбных путях.
 Он увидел в сердцах наших раны,
          Наши слезы на бледных щеках;
 Он зовет нас в волшебные страны,
          Сквозь созвездие Льва в небесах –
          К миру Леты влечет в небесах.
 Он возходит в блаженные страны
          И нас манит, с любовью в очах,
 Мимо логова Льва, сквозь туманы,
          Манит к свету с любовью в очах.»

 But Psyche, uplifting her finger,
    Said – "Sadly this star I mistrust –
    Her pallor I strangely mistrust: –
 Oh, hasten! – oh, let us not linger!
    Oh, fly! – let us fly! – for we must."
 In terror she spoke, letting sink her
    Wings until they trailed in the dust –
 In agony sobbed, letting sink her
    Plumes till they trailed in the dust –
    Till they sorrowfully trailed in the dust.

 Но, поднявши палец, Психея
          Прошептала: «Он странен вдали!
          Я не верю звезде, что вдали!
 О спешим! о бежим! о скорее!
          О бежим, чтоб бежать мы могли!»
 Говорила, дрожа и бледнея,
          Уронив свои крылья в пыли,
 В агонии рыдала, бледнея
          И влача свои крылья в пыли,
          Безнадежно влача их в пыли.

 I replied – "This is nothing but dreaming:
    Let us on by this tremulous light!
    Let us bathe in this crystalline light!
 Its Sybilic splendor is beaming
    With Hope and in Beauty to-night: –
    See! – it flickers up the sky through the night!
 Ah, we safely may trust to its gleaming,
    And be sure it will lead us aright –
 We safely may trust to a gleaming
    That cannot but guide us aright,
    Since it flickers up to Heaven through the night."

 Я сказал: «Это – только мечтанье!
          Дай итти нам в дрожащем огне,
          Искупаться в кристальном огне.
 Так, в сибиллином этом сияньи,
          Красота и надежда на дне!
          Посмотри! Свет плывет к вышине!
 О, уверуем в это мерцанье,
          И ему отдадимся вполне!
 Да, уверуем в это мерцанье,
          И за ним возлетим к вышине,
          Через ночь – к золотой вышине!»

 Thus I pacified Psyche and kissed her,
    And tempted her out of her gloom –
    And conquered her scruples and gloom;
 And we passed to the end of the vista,
    But were stopped by the door of a tomb –
    By the door of a legended tomb;
 And I said – "What is written, sweet sister,
    On the door of this legended tomb?"
    She replied – "Ulalume – Ulalume –
    'Tis the vault of thy lost Ulalume!"

 И Психею, – шепча, – целовал я,
          Успокаивал дрожь ее дум,
          Побеждал недоверие дум,
 И свой путь с ней вдвоем продолжал я.
          Но внезапно, высок и угрюм,
          Саркофаг, и высок и угрюм,
 С эпитафией дверь – увидал я.
          И, невольно, смущен и угрюм,
 «Что за надпись над дверью?» сказал я.
          Мне в ответ: «Юлалюм! Юлалюм!
          То – могила твоей Юлалюм!»

 Then my heart it grew ashen and sober
    As the leaves that were crisped and sere –
    As the leaves that were withering and sere,
 And I cried – "It was surely October
    On this very night of last year
    That I journeyed – I journeyed down here –
    That I brought a dread burden down here –
    On this night of all nights in the year,
    Ah, what demon has tempted me here?
 Well I know, now, this dim lake of Auber –
    This misty mid region of Weir –
 Well I know, now, this dank tarn of Auber,
    This ghoul-hannted woodland of Weir."

 Стало сердце – скорбь без исхода,
          Каждый помысл – как взмахи секир,
          Память – грозные взмахи секир.
 Я вскричал: «Помню прошлого года
          Эту ночь, этот месяц, весь мир!
 Помню: я же, с тоской без исхода,
          Ношу страшную внес в этот мир
 (Ночь ночей того страшного года!).
          Что за демон привел нас в Уир!
 Так! то – мрачного Обера воды,
          То – всегда туманный Уир!
 Топь и озера Обера воды,
          Лес и область колдуний – Уир!»

Примечание переводчика:

Юлалюм. Написано осенью 1847 г.; напечатано в «American Review», в декабре 1847 г., без подписи автора. В рукописи имелась еще одна, заключительная, строфа, откинутая Эдгаром По по совету г-жи Уитман:

 Said we, then – the two, then – "Ah, can it
      Have been that the woodlandish ghouls –
      The pitiful, the merciful ghouls –
 To bar up our way and to ban it
      From the secret that lies in these wolds –
      From the thing that lies hidden in these wolds –
 Had drawn up the spectre of a planet
      From the limbo of lunary souls –
 This sinfully scintillant planet
      From the Hell of the planetary souls?"

 Мы вскричали ль – мы двое: – «Что ж это?
          Иль ведьмы в Уирских лесах,
 Ведьмы, с сердцем, полным привета,
          Чтоб закрыть нам дорогу в лесах,
          Оградить нас от тайны в кустах,
 Смели вызвать духов планеты
          Из пределов Луны в небесах,
 Духов ярко-преступной планеты
          Из Эреба душ в небесах!»