The skies they were ashen and sober;
    The leaves they were crisped and sere –
    The leaves they were withering and sere;
 It was night in the lonesome October
    Of my most immemorial year;
 It was hard by the dim lake of Auber,
    In the misty mid region of Weir –
 It was down by the dank tarn of Auber,
    In the ghoul-haunted woodland of Weir.

 Туманилось небо и стыло,
    Листва опадала сухой –
    Пожелклой, примятой, сухой.
 Никогда не забыть! Это было
    В Октябре, в полуночи глухой,
 Там, где озеро Обер унылое
    Мутнело застылой тоской,
 В тусклом Вире, в лесной и унылой
    Стороне, истомленной тоской.

 Here once, through an alley Titanic,
    Of cypress, I roamed with my Soul –
    Of cypress, with Psyche, my Soul.
 These were days when my heart was volcanic
    As the scoriac rivers that roll –
    As the lavas that restlessly roll
 Their sulphurous currents down Yaanek
    In the ultimate climes of the pole –
 That groan as they roll down Mount Yaanek
    In the realms of the boreal pole.

 Среди кипарисов Титанов
    Однажды я шел со своей
    Душой, со Психеей своей.
 О, тогда огневее вулканов
    Было сердце! Оно горячей
    Было лавы самой, – горячей
 Лавы с кратера Янек, что канув
    В ледяные просторы полей,
 Уносится – с Янека канув –
    В дикий холод полярных полей.

 Our talk had been serious and sober,
    But our thoughts they were palsied and sere –
    Our memories were treacherous and sere –
 For we knew not the month was October,
    And we marked not the night of the year –
    (Ah, night of all nights in the year!)
 We noted not the dim lake of Auber –
    (Though once we had journeyed down here) –
 Remembered not the dank tarn of Auber,
    Nor the ghoul-haunted woodland of Weir.

 Вели мы спокойный и строгий
    Разговор, а слова были сухи;
    Ничего мы не помнили – сухи,
 Как трава на октябрьской дороге,
    Были тусклые памяти звуки.
    Мы забыли о многом – о многом –
 И об озере сером и строгом,
    И о крае жестокой разрухи –
 Мы забыли, что этой дорогой
    Мы, когда-то, дошли до разлуки.

 And now, as the night was senescent
    And star-dials pointed to morn –
    As the star-dials hinted of morn –
 At the end of our path a liquescent
    And nebulous lustre was born,
 Out of which a miraculous crescent
    Arose with a duplicate horn –
 Astarte's bediamonded crescent
    Distinct with its duplicate horn.

 Так вот шли мы. И ночь постарела –
    Предрассветные звезды вставали –
    Обещали нам утро. Устали
 Мы как будто... Дорога светлела –
    Лунным светом она пробелела –
 Полумесяц, сверкнувший несмело,
    Поднял ясные рожки в печали –
 И алмазы Астарты несмелой
    Просверкали из дали в печали.

 And I said – "She is warmer than Dian:
    She rolls through an ether of sighs –
    She revels in a region of sighs:
 She has seen that the tears are not dry on
    These cheeks, where the worm never dies,
 And has come past the stars of the Lion
    To point us the path to the skies –
    To the Lethean peace of the skies –
 Come up, in despite of the Lion,
    To shine on us with her bright eyes –
 Come up through the lair of the Lion,
    With love in her luminous eyes."

 Я заметил: – «Теплее Дианы
    Астарта, – по странам томленья
    Она движется тенью томленья,
 Она видит сердечные раны,
    Утишает в сердцах треволненья –
 Из Созвездия Льва, из Нирваны
    Восходит она, чтоб забвенья
    Указать нам дорогу, забвенья,
 Сквозь Созвездие Льва, из Нирваны. –
    Полны очи ее сновиденья.
 Сквозь берлогу идет по Нирванам
    К Сновиденью от Сновиденья».

 But Psyche, uplifting her finger,
    Said – "Sadly this star I mistrust –
    Her pallor I strangely mistrust: –
 Oh, hasten! – oh, let us not linger!
    Oh, fly! – let us fly! – for we must."
 In terror she spoke, letting sink her
    Wings until they trailed in the dust –
 In agony sobbed, letting sink her
    Plumes till they trailed in the dust –
    Till they sorrowfully trailed in the dust.

 Но Психея вдруг вскинула руки
    И молила: – «О, сжалься! Прости!
    Эта бледность – больная... Прости...
 Я дрожу и слова мои глухи...
    В мутном свете нельзя нам идти!
 Прочь!.. Бежим!.. Мы должны...» И от муки
    Ее крылья на пыльном пути
 По земле волочились от муки –
    Загрязнялись на пыльном пути –
    Ее крылья ломались в пути.

 I replied – "This is nothing but dreaming:
    Let us on by this tremulous light!
    Let us bathe in this crystalline light!
 Its Sybilic splendor is beaming
    With Hope and in Beauty to-night: –
    See! – it flickers up the sky through the night!
 Ah, we safely may trust to its gleaming,
    And be sure it will lead us aright –
 We safely may trust to a gleaming
    That cannot but guide us aright,
    Since it flickers up to Heaven through the night."

 Но просил я: – «Напрасны сомненья!
    Поспешим на трепещущий свет –
    Этот влагой, струящийся – свет!
 Полны тайны его излученья –
    Это – неба ночного привет –
 Красоты и Надежды привет!
    О, поверим ему без смущенья, –
    Мы за ним! Знай: Обмана здесь нет!
 Поверим ему без смущенья –
    Даже тени коварства в нем нет:
    Это – неба ночного привет».

 Thus I pacified Psyche and kissed her,
    And tempted her out of her gloom –
    And conquered her scruples and gloom;
 And we passed to the end of the vista,
    But were stopped by the door of a tomb –
    By the door of a legended tomb;
 And I said – "What is written, sweet sister,
    On the door of this legended tomb?"
    She replied – "Ulalume – Ulalume –
    'Tis the vault of thy lost Ulalume!"

 Успокоил... Рассеял заботу
    Поцелуем, – не стала томиться
    Психея, тревогой томиться.
 Мы пошли, – и пришли к повороту –
    Перед нами возникла гробница –
    Одинокая чья-то гробница.
 Я спросил: «Не прочтешь ли ты, кто тут
    Погребен в этой тайной гробнице?»
    И в ответ: «Улялюм... Улялюм...
    Здесь могила твоей Улялюм...»

 Then my heart it grew ashen and sober
    As the leaves that were crisped and sere –
    As the leaves that were withering and sere,
 And I cried – "It was surely October
    On this very night of last year
    That I journeyed – I journeyed down here –
    That I brought a dread burden down here –
    On this night of all nights in the year,
    Ah, what demon has tempted me here?
 Well I know, now, this dim lake of Auber –
    This misty mid region of Weir –
 Well I know, now, this dank tarn of Auber,
    This ghoul-hannted woodland of Weir."

 И тогда мое сердце застыло,
    Стало пеплом... пожелклой, сухой,
    Этой смятой листвою сухой...
 Простонал я: «Октябрь этот, был – он...
    Той последнею ночью, глухой,
    Это здесь проходил я когда-то,
    И здесь схоронил я когда-то
    Свою жуткую ношу, – глухой
    Черной ночью... Какой же, проклятый,
 Вновь завлек сюда Демон?.. Унылой
    Полно озеро Обер тоской,
 Снова в Вере я – в страшной, унылой
    Стороне, истомленной тоской.

Эта поэма была напечатана в декабрьской книжке Amer. Whig Review за 1847, дополненной еще одной десятой строфой:

 Said we, then – the two, then – "Ah, can it
      Have been that the woodlandish ghouls –
      The pitiful, the merciful ghouls –
 To bar up our way and to ban it
      From the secret that lies in these wolds –
      From the thing that lies hidden in these wolds –
 Had drawn up the spectre of a planet
      From the limbo of lunary souls –
 This sinfully scintillant planet
      From the Hell of the planetary souls?"

 И вдвоем мы тогда прошептали:
    – «Как случилось, что сонмы видений –
    Ничтожных лесных привидений
 Преградили нам путь, и предстали
    Смертной тайной чужих сновидений –
    Похороненных здесь сновидений?
 Спектр планетный они подобрали –
    Преисподняя выслала тени –
 Светы грешных планет подобрали
    В эти, Адом сплетенные, тени». –