Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
             Only this, and nothing more."

В угрюмый, мрачный ночи час 
Сидел я, не смыкая глаз, 
Над грудой книг, один, больной, 
С моей гнетущею тоской... 
И вдруг неясный слышу звук, 
Как будто в дверь раздался стук! 
И сердце замерло во мне: 
О чем? Кого мне ждать извне? 
Ее уж нет! кому прийти?! 
То путник, сбившийся с пути, 
Набрел на запоздалый свет... 
Кого мне ждать? возврата нет! 

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore – 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore – 
             Nameless here for evermore.

Зимой то было: за стеной 
Метели раздавался вой, 
Светил камина огонек 
На мой уютный уголок, 
Мерцанье красное кругом 
Он разливал под потолком; 
Но ни тепло, ни кучи книг 
Любимых, умных, но сухих 
Моей тоски не облегчат. 
Ленора! где твой кроткий взгляд? 
Зачем очей небесных свет 
Угас? Зачем возврата нет!?

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door – 
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; – 
             This it is, and nothing more."

Но отчего ж стеснилась грудь?
Зачем не в силах я вздохнуть? 
И шорох шелковых завес 
Меня уносит в мир чудес? 
Кого я жду? Зачем испуг? 
О чем забилось сердце вдруг?.. 
Я стал рассеянно шептать, 
Чтоб сердце бедное унять: 
"Кого мне ждать? Кому прийти?
То путник, сбившийся с пути, 
Забрел на запоздалый свет: 
Кого мне ждать? - Возврата нет!"

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
             Darkness there and nothing more.

И звуки тех бессвязных слов 
Мне бодрость возвратили вновь. 
Я, с дрожью в голосе, сказал: 
"Кто там? кто в дверь мою стучал? 
Простите, если долго вас 
Я ждать заставил в поздний час: 
Так легок был ваш тихий стук, 
Что этот смутный, слабый звук 
Казался мне каким-то сном 
Иль грезой в сумраке ночном". 
Я встал и двери отворил, 
Но мрак кругом один царил, 
И буря выла мне в ответ, 
А я шептал: "Возврата нет!"

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" – 
             Merely this, and nothing more.

И снова страх объял меня: 
Вдали ни звука, ни огня... 
И снова смутною толпой 
Восстал в душе видений рой: 
Погибших счастия минут, 
Которых люди не поймут. 
Но вдруг средь чудных, сладких грез 
"Ленора!" где-то раздалось. 
Я задрожал, но понял вдруг, 
Что это сам сказал я вслух, 
Что эхо принесло ответ 
Средь тьмы ночной... Возврата нет!

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore – 
Let my heart be still a moment and this mystery explore; – 
             'Tis the wind and nothing more!"

Опять присел к камину я, 
Но вновь стеснилась грудь моя: 
Я слышал ясно, что теперь 
Стучат сильнее, но не в дверь, 
Стучат в закрытое окно, 
Звенело жалобно оно. 
Шептал тревожно я опять: 
"Кто б это мог в окно стучать? 
Есть непременно кто-то там! 
Кому ж стучаться по ночам? 
Не страх ли это? Отдохну, 
Тогда загадку я пойму, 
Быть может, это только бред, 
Иль ветра вой... Возврата нет!"

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door – 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door – 
             Perched, and sat, and nothing more.

Я поднял штору у окна, 
И вот ко мне, как ночь темна, 
Большая птица ворвалась 
И тихо в комнате взвилась.  
То черный, мрачный ворон был, 
Как будто полный адских сил 
(Так был угрюм он и суров). 
Он сделал несколько кругов, 
На бюст Паллады тихо сел 
И злобно, холодно глядел. 
То молчаливый был сосед: 
Сидит, глядит... Возврата нет!

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore – 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
             Quoth the raven "Nevermore."

Сдержать улыбки я не мог, 
Так был он важен, мрачно строг. 
С ним начал я болтать, шутя: 
"Скажи, откуда ты, летя, 
Меня сегодня посетил? 
В какой стране ты прежде жил? 
Хоть без щита ты и без лат, 
Но говорит мне важный взгляд, 
Что древен твой высокий род, 
Какой же титул он дает? 
И как зовут тебя?" В ответ 
Он каркнул мне: "Возврата нет!"

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door – 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
            With such name as "Nevermore."

Был удивлен, конечно, я, 
Что птица говорит моя, 
Хотя ответ на мой вопрос 
Мне утешенья не принес: 
В нем смысла не было, но все ж 
По телу пробежала дрожь, 
Так странно было над собой 
На бюсте видеть в час ночной 
Ту птицу черную и знать, 
Что птица может смело дать 
На языке людей ответ, 
Что имя ей: "Возврата нет".

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered – 
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before – 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
             Then the bird said "Nevermore."

А ворон был, как ночь, угрюм, 
Как будто полный мрачных дум, 
И так торжественно молчал, 
Как будто слов, что он сказал, 
Довольно было для того, 
Чтоб душу выразить его. 
А я опять шептал в тоске: 
"Да, все исчезло вдалеке, 
Ушли надежды и друзья, 
И одинок, покинут я, 
И ворон улетит чуть свет..." 
И каркнул он: "Возврата нет!"

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore – 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
             Of "Never – nevermore."

Я был теперь опять смущен: 
Ответил так разумно он, 
Как будто понял мысль мою?!. 
Все вздор! фантазии даю 
Я много воли! Этот крик 
Был заучен им; он привык 
К нему когда-то; может быть, 
Ему пришлось с страдальцем жить, 
Который этот тяжкий стон 
Твердил, печально удручен, 
Твердил, под гнетом дум и бед, 
Лишь слова два: возврата нет!

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore – 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
             Meant in croaking "Nevermore."

Но все ж он развлекал меня, 
И, подложив в камин огня, 
Я в кресле бархатном своем 
К нему подвинулся. Вдвоем 
Мы так сидели. Я смотрел 
Ему в глаза и все хотел 
Узнать по виду, по глазам, 
Каким он предался мечтам, 
О чем он важно думать мог, 
О чем он каркал, как пророк, 
Имел ли смысл его ответ 
И мрачный крик: возврата нет?

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
             She shall press, ah, nevermore!

Но он по-прежнему молчал 
И взором огненным сверкал, 
Как будто пронизать насквозь 
Меня хотел им, и лилось 
Сиянье лампы на ковер, 
На бархат кресла, где мой взор 
Блуждал, с мечтами о былом... 
С тоскою вновь в уме моем, 
Я видел ясно пред собой, 
На спинке кресла голубой, 
Головки нежной милый след 
И кудри... О, возврата нет!

 Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
 Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
 "Wretch," I cried, "thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
 Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
 Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

И мне казалось, что кругом 
В тревожном воздухе ночном 
Пронесся нежный фимиам: 
Я тихий шелест слышал там - 
Вдоль стен и радужных ковров, 
Я слышал мягкий шум шагов, 
Мне мнилось, ангелы сошли 
В жилище бренное земли... 
Я вскрикнул: "Господи, ко мне 
Не ты ль в полночной тишине 
Прислал тут рой небесных сил, 
Чтоб он покой мне возвратил, 
Забыть заставил..." Но в ответ 
Я слышу крик: "Возврата нет!"

 "Prophet!" said I, "thing of evil! – prophet still, if bird or devil! – 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted – 
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore – 
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

То каркнул ворон, и ему 
Я закричал: "О, кто б сквозь тьму, 
Тебя, предвестник бед и слез, 
Ко мне в жилище не занес, 
Хоть демон сам, поведай мне 
Могу ли снова в тишине 
Когда-нибудь забыться я? 
Дает ли скорбная земля 
Забвенье нам когда-нибудь? 
Когда покинет эту грудь 
Безумной муки тяжкий след?" 
И каркнул он: "Возврата нет!"

 "Prophet!" said I, "thing of evil – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
             Quoth the raven, "Nevermore."

Я стал молить тогда его: 
"Во имя Бога самого, 
Во имя истины святой 
Поведай мне, мучитель мой, 
Когда принять захочет Бог 
Меня в небесный свой чертог, 
Увижу ль там Ленору я? 
Прильнет ли милая моя 
Хоть там опять к груди моей? 
Увижу ль я ее очей 
Былой, лазурный, кроткий свет?.." 
И каркнул он: "Возврата нет!"

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting – 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
            Quoth the raven, "Nevermore."

И, в исступленье, крикнул я: 
"Будь трижды проклят: речь твоя 
Разлуку вечную сулит! 
Невыносим мне мрачный вид 
И твой коварный, злой язык! 
Ступай отсюда прочь! Пусть крик 
Звучит твой там, в ночной стране, 
Где мчатся тени лишь одне, 
Где бури вечные ревут... 
Не оставляй снежинки тут 
Ты с крыльев траурных своих, 
Чтоб мог забыть я снова их, 
Забыть твой лживый, злой ответ!.." 
А ворон вновь: "Возврата нет!"

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
             Shall be lifted – nevermore! 

И все сидит, не улетел, 
Сидит, как прежде, злобен, смел, 
Как демон мрачен, горд и нем, 
Он жить остался здесь совсем. 
От лампы тень его кругом 
Лежит на мне, лежит на всем, 
Что вкруг меня, и в той тени, 
В той тьме - страданья лишь одни!.. 
Сдавило сердце у меня... 
В душе померкшей нет огня, 
И не проникнет счастья свет 
Сквозь тень и тьму... возврата нет!

Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
             Only this, and nothing more."

Да, я один, ея уж нет!
Всю ночь не сплю! Мерцает свет
От лампы в комнате моей,
А я один, один, больной,
С моей гнетущею тоской…
Но вдруг неясный слышу звук,
Как будто в дверь раздался стук.
Как сердце замерло опять!
О чем? Кого теперь мне ждать?
О, нет ея! Кому придти?!
То путник, сбившийся с пути,
Набрел на запоздалый свет…
Кого мне ждать? Возврата нет!

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore – 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore – 
             Nameless here for evermore.

Зимой то было: за стеной
Метели раздавался вой,
Светил камина огонек
На мой уютный уголок,
Мерцанье красное кругом
Он разливал под потолком;
Но ни тепло, ни кучи книг
Любимых, умных, но сухих
Моей тоски не облегчат.
Ленора, где твой кроткий взгляд?
Зачем очей небесных свет
Угас? Зачем возврата нет!?

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door – 
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; – 
             This it is, and nothing more."

Но отчего ж стеснилась грудь?
Зачем не в силах я вздохнуть?
И шорох шелковых завес
Меня уносит в мир чудес?
Кого я жду? Зачем испуг?
О чем забилось сердце вдруг?..
Я стал растерянно шептать,
Чтоб сердце бедное унять:
«Кого мне ждать? Кому придти?
То путник, сбившийся с пути
Забрел на запоздалый свет:
Кого мне ждать? – Возврата нет!»

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
             Darkness there and nothing more.

И звуки тех бессвязных слов
Мне бодрость возвратили вновь.
Я, с дрожью в голосе, сказал:
«Кто там? Кто в дверь мою стучал?
Простите, если долго вас
Я ждать заставил в поздний час.
Так легок был ваш тихий стук,
Что этот смутный, слабый звук
Казался мне каким–то сном,
Иль грезой в сумраке ночном».
Я встал и двери отворил,
Но мрак кругом один царил,
И буря выла мне в ответ,
А я шептал: возврата нет!

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" – 
             Merely this, and nothing more.

И снова страх объял меня:
Вдали ни звука, ни огня…
И снова смутною толпой
Восстал в душе видений рой:
Погибших счастия минут,
Которых люди не поймут.
Но вдруг средь чудных, сладких грез,
«Ленора!» где–то раздалось.
Я задрожал, но понял вдруг,
Что это сам сказал я вслух,
Что эхо принесло ответ
Средь тьмы ночной… Возврата нет!

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore – 
Let my heart be still a moment and this mystery explore; – 
             'Tis the wind and nothing more!"

Опять присел к камину я,
Но вновь стеснилась грудь моя:
Я слышал ясно, что теперь
Стучат сильнее, но не в дверь,
Стучат в закрытое окно,
Звенело жалобно оно.
Шептал тревожно я опять:
«Кто б это мог в окно стучать?
Есть непременно кто–то там!
Кому ж стучаться по ночам?
Не страх ли это? Отдохну,
Тогда загадку я пойму,
Быть может, это только бред,
Иль ветра вой… Возврата нет!»

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door – 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door – 
             Perched, and sat, and nothing more.

Открыл я фортку у окна,
И вот ко мне, как ночь темна,
Большая птица ворвалась
И тихо в комнате взвилась.
То черный, мрачный ворон был,
Как будто полный адских сил.
(Так был угрюм он и суров).
Он сделал несколько кругов,
На бюст Паллады тихо сел
И злобно, холодно глядел.
То молчаливый был сосед:
Сидит, глядит… Возврата нет!

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore – 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
             Quoth the raven "Nevermore."

Сдержать улыбки я не мог,
Так был он важен, мрачно строг.
С ним начал я болтать, шутя:
«Скажи, откуда ты летя,
Меня сегодня посетил?
В какой стране ты прежде жил?
Хоть без щита ты и без лат,
Но говорит мне важный взгляд,
Что древен твой высокий род,
Какой же титул он дает?
И как зовут тебя?» В ответ
Он каркнул мне: – «Возврата нет!»

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door – 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
            With such name as "Nevermore."

Был удивлен, конечно, я,
Что птица говорит моя,
Хотя ответ на мой вопрос
Мне утешенья не принес:
В нем смысла не было, но все ж
По телу пробежала дрожь,
Так странно было над собой
На бюсте видеть в час ночной
Ту птицу черную и знать,
Что птица может смело дать
На языке людей ответ,
Что имя ей: «возврата нет».

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered – 
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before – 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
             Then the bird said "Nevermore."

А ворон был, как ночь угрюм,
Как будто полный мрачных дум.
И так торжественно молчал,
Как будто слов, что он сказал –
Довольно было для того,
Чтоб душу выразить его,
А я опять шептал в тоске:
«Да, все исчезло вдалеке,
Ушли надежды и друзья,
И одинок, покинут я,
И ворон улетит чуть свет…»
И каркнул он: «возврата нет»

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore – 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
             Of "Never – nevermore."

Я был теперь опять смущен:
Ответил так разумно он,
Как будто понял мысль мою?!..
Все вздор! Фантазии даю
Я много воли! Этот крик
Был заучен им; он привык
К нему когда–то; может быть,
Ему пришлось с страдальцем жить,
Который этот тяжкий стон
Твердил, печалью удручен,
Твердил, под гнетом дум и бед,
Лишь слова два: возврата нет!

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore – 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
             Meant in croaking "Nevermore."

Но все ж он развлекал меня,
И, подложив в камин огня,
Я в кресле бархатном своем
К нему подвинулся. Вдвоем
Мы так сидели. Я смотрел
Ему в глаза и все хотел
Узнать по виду, по глазам,
Каким он предался мечтам,
О чем он важно думать мог,
О чем он каркал, как пророк,
Имел ли смысл его ответ.
И мрачный крик: возврата нет?

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
             She shall press, ah, nevermore!

Но он по–прежнему молчал
И взором огненным сверкал,
Как будто пронизать насквозь
Меня хотел им, и лилось
Сиянье лампы на ковер,
На бархат кресла, где мой взор
Блуждал, с мечтами о былом…
С тоскою вновь в уме моем,
Я видел ясно пред собой,
На спинке кресла голубой,
Головки нежной милый след
И кудри… О, возврата нет!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
 Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
 "Wretch," I cried, "thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
 Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
 Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

И мне казалось, что кругом
В тревожном воздухе ночном
Пронесся нежный фимиам:
Я тихий шелест слышал там –
Вдоль стен и радужных ковров,
Я слышал мягкий шум шагов,
Мне мнилось, ангелы сошли
В жилище бренное земли…
Я вскрикнул: «Господи, ко мне
Не ты ль в полночной тишине
Прислал тут рой небесных сил,
Чтоб он покой мне возвратил,
Забыть заставил…» Но в ответ
Я слышу крик: «возврата нет!»

"Prophet!" said I, "thing of evil! – prophet still, if bird or devil! – 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted – 
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore – 
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

То каркнул ворон, и ему
Я закричал: «О, кто б сквозь тьму,
Тебя, предвестник бед и слез,
Ко мне в жилище не занес,
Хоть демон сам, поведай мне,
Могу ли снова в тишине
Когда–нибудь забыться я?
Дает ли скорбная земля
Забвенье нам когда–нибудь?
Когда покинет эту грудь
Безумной муки тяжкий след?»
И каркнул он: «возврата нет!»

"Prophet!" said I, "thing of evil – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
             Quoth the raven, "Nevermore."

Я стал молить тогда его:
«Во имя Бога самого,
Во имя истины святой
Поведай мне, мучитель мой,
Когда принять захочет Бог
Меня в небесный свой чертог,
Увижу ль там Ленору я!
Прильнет ли милая моя
Хоть там опять к груди моей?
Увижу ль я ея очей
Былой, лазурный, кроткий свет?..»
И каркнул он: «возврата нет!»

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting – 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
            Quoth the raven, "Nevermore."

И, в исступленьи, крикнул я:
«Будь трижды проклят: речь твоя
Разлуку вечную сулит!
Невыносим мне мрачный вид
И твой коварный, злой язык!
Ступай отсюда прочь! Пусть крик
Звучит твой там, в ночной стране,
Где мчатся тени лишь одне,
Где бури вечные ревут…
Не оставляй снежинки тут
Ты с крыльев траурных своих,
Что б мог забыть я снова их,
Забыть твой лживый, злой ответ!..»
А ворон вновь: «возврата нет!»

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
             Shall be lifted – nevermore! 

И все сидит, не улетел,
Сидит, как прежде, злобен, смел,
Как демон мрачен, горд и нем…
Он жить остался здесь совсем.
От лампы тень его кругом
Лежит на мне, лежит на всем,
Что вкруг меня, и в той тени,
В той тьме – страданья лишь одни!..
Сдавило сердце у меня…
В душе померкшей нет огня
И не проникнет счастья свет
Сквозь тень и тьму… возврата нет!