Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
             Only this, and nothing more."

В час, когда, клонясь все ниже к тайным свиткам чернокнижья, 
Понял я, что их не вижу и все ближе сонный мор, – 
Вдруг почудилось, что кто–то отворил во тьме ворота, 
Притворил во тьме ворота и прошел ко мне во двор. 
"Гость, – решил я сквозь дремоту, – запоздалый визитер, 
                  Неуместный разговор!"

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore – 
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore – 
             Nameless here for evermore.

Помню: дни тогда скользили на декабрьском льду к могиле, 
Тени тления чертили в спальне призрачный узор. 
Избавленья от печали чаял я в рассветной дали, 
Книги только растравляли тризну грусти о Линор. 
Ангелы ее прозвали – деву дивную – Линор: 
                  Слово словно уговор.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door – 
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; – 
             This it is, and nothing more."

Шелест шелковый глубинный охватил в окне гардины – 
И открылись мне картины бездн, безвестных до сих пор, – 
И само сердцебиенье подсказало объясненье 
Бесконечного смятенья – запоздалый визитер. 
Однозначно извиненье – запоздалый визитер. 
                  Гость – и кончен разговор!

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
             Darkness there and nothing more.

Я воскликнул: "Я не знаю, кто такой иль кто такая, 
О себе не объявляя, в тишине вошли во двор. 
Я расслышал сквозь дремоту: то ли скрипнули ворота, 
То ли, вправду, в гости кто–то – дама или визитер!" 
Дверь во двор открыл я: кто ты, запоздалый визитер? 
                  Тьма – и кончен разговор!

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" – 
             Merely this, and nothing more.

Самому себе не веря, замер я у темной двери. 
Словно все мои потери возвратил во мраке взор. – 
Но ни путника, ни чуда: только ночь одна повсюду – 
И молчание, покуда не шепнул я вдаль: Линор? 
И ответило оттуда эхо тихое: Линор... 
                  И окончен разговор.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore – 
Let my heart be still a moment and this mystery explore; – 
             'Tis the wind and nothing more!"

Вновь зарывшись в книжный ворох, хоть душа была как порох, 
Я расслышал шорох в шторах – тяжелей, чем до сих пор. 
И сказал я: "Не иначе кто–то есть во тьме незрячей – 
И стучится наудачу со двора в оконный створ". 
Я взглянул, волненье пряча: кто стучит в оконный створ? 
                  Вихрь – и кончен разговор.

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door – 
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door – 
             Perched, and sat, and nothing more.

Пустота в раскрытых ставнях; только тьма, сплошная тьма в них; 
Но – ровесник стародавних (пресвятых!) небес и гор – 
Ворон, черен и безвремен, как сама ночная темень, 
Вдруг восстал в дверях – надменен, как державный визитер. 
На плечо к Палладе, в тень, он, у дверей в полночный двор, 
                  Сел – и кончен разговор.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore – 
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
             Quoth the raven "Nevermore."

Древа черного чернее, гость казался тем смешнее, 
Чем серьезней и важнее был его зловещий взор. 
"Ты истерзан, гость нежданный, словно в схватке ураганной, 
Словно в сече окаянной над водой ночных озер. 
Как зовут тебя, не званный с брега мертвенных озер?" 
                  Каркнул Ворон: "Приговор!"

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door – 
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
            With such name as "Nevermore."

Человеческое слово прозвучало бестолково, 
Но загадочно и ново... Ведь никто до этих пор 
Не рассказывал о птице, что в окно тебе стучится, – 
И на статую садится у дверей в полночный двор, 
Величаво громоздится, как державный визитер, 
                  И грозится: приговор!

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered – 
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before – 
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
             Then the bird said "Nevermore."

Понапрасну ждал я новых слов, настолько же суровых, – 
Красноречье – как в оковах... Всю угрозу, весь напор 
Ворон вкладывал в звучанье клички или прорицанья; 
И сказал я, как в тумане: "Пусть безжизненный простор. 
Отлетят и упованья – безнадежно пуст простор". 
                  Каркнул Ворон: "Приговор!"

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore – 
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
             Of "Never – nevermore."

Прямо в точку било это повторение ответа – 
И решил я: Ворон где–то подхватил чужой повтор, 
А его Хозяин прежний жил, видать, во тьме кромешной 
И твердил все безнадежней, все отчаянней укор, – 
Повторял он все прилежней, словно вызов и укор, 
                  Это слово – приговор.

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore – 
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
             Meant in croaking "Nevermore."

Все же гость был тем смешнее, чем ответ его точнее, – 
И возвел я на злодея безмятежно ясный взор, 
Поневоле размышляя, что за присказка такая, 
Что за тайна роковая, что за притча, что за вздор, 
Что за истина седая, или сказка, или вздор 
                  В злобном карке: приговор!

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
             She shall press, ah, nevermore!

Как во храме, – в фимиаме тайна реяла над нами, 
И горящими очами он разжег во мне костер. – 
И в огне воспоминаний я метался на диване: 
Там, где каждый лоскут ткани, каждый выцветший узор 
Помнит прошлые свиданья, каждый выцветший узор 
                  Подкрепляет приговор.

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

Воздух в комнате все гуще, тьма безмолвья – все гнетущей, 
Словно кто–то всемогущий длань тяжелую простер. 
"Тварь, – вскричал я, – неужели нет предела на пределе 
Мук, неслыханных доселе, нет забвения Линор? 
Нет ни срока, ни похмелья тризне грусти о Линор?" 
                  Каркнул Ворон: "Приговор!"

"Prophet!" said I, "thing of evil! – prophet still, if bird or devil! – 
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted – 
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore – 
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
             Quoth the raven, "Nevermore."

"Волхв! – я крикнул.– Прорицатель! Видно, Дьявол – твой создатель! 
Но, безжалостный Каратель, мне понятен твой укор. 
Укрепи мое прозренье – или просто подозренье, – 
Подтверди, что нет спасенья в царстве мертвенных озер, 
Ни на небе, ни в геенне, ни среди ночных озер!" 
                  Каркнул Ворон: "Приговор!"

"Prophet!" said I, "thing of evil – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
             Quoth the raven, "Nevermore."

"Волхв! – я крикнул. – Прорицатель! Хоть сам Дьявол твой создатель, 
Но слыхал и ты, приятель, про божественный шатер. 
Там, в раю, моя святая, там, в цветущих кущах рая. – 
Неужели никогда я не увижу вновь Линор? 
Никогда не повстречаю деву дивную – Линор?" 
                  Каркнул Ворон: "Приговор!"

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting – 
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
            Quoth the raven, "Nevermore."

"Нечисть! – выдохнул я. – Нежить! Хватит душу мне корежить! 
За окошком стало брезжить – и проваливай во двор! 
С беломраморного трона – прочь, в пучину Флегетона! 
Одиночеством клейменный, не желаю слушать вздор! 
Или в сердце мне вонзенный клюв не вынешь с этих пор?" 
                  Каркнул Ворон: "Приговор!"

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
             Shall be lifted – nevermore! 

Там, где сел, где дверь во двор, – он все сидит, державный Ворон, 
Все сидит он, зол и черен, и горит зловещий взор. 
И печальные виденья чертят в доме тени тленья, 
Как сгоревшие поленья, выткав призрачный узор, – 
Как бессильные моленья, выткав призрачный узор. 
                  Нет спасенья – приговор!