Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
                          Only this, and nothing more."

Било полночь мерным боем надо мною, над изгоем, 
С книгой странной я затеял никому не нужный спор 
И безмолвно препирался. Вдруг негромкий стук раздался - 
Это поздний гость стучался стуком тихим, как укор, 
Гость - и только. Гость - и только. Стук негромкий, как укор. 
Гость - не друг, не враг, не вор.

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore—
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore—
                         Nameless here for evermore.

Память все запечатлела - за окном метель ревела, 
Полыхали угли, точно адский свадебный убор. 
Я желал, чтоб ночь минула, и заря вдали блеснула, 
Ветром утренним задуло пламя скорби по Линор. 
В мудрых книгах нет ответа - где теперь искать Линор, 
Чей погас навеки взор.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door—
Some late visiter entreating entrance at my chamber door;—
                          This it is, and nothing more."

Шелест шелковой портьеры взволновал меня без меры, 
И ударил в сердце ужас, как по ясеню топор, 
Сердце гулко сотрясалось, в нем, как эхо, повторялось, 
Как в зерцале отражалось: "Это гость пришел на двор, 
Ко двору, придется, верно, а пока пришел на двор 
Гость - не друг, не враг, не вор".

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
                          Darkness there and nothing more.

Укрепившись в этой вере, бормотал я, идя к двери: 
"Бога ради, извините слух мой, леди или сер1, 
Оправляясь от печали, не расслышал я вначале - 
Так легонько Вы стучали..." Распахнул я дверь на двор, 
Вечным холодом окован занесенный снегом двор, 
Темен, пуст ночной простор.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"—
                          Merely this, and nothing more.

И стоял я на пороге, изумленный, одинокий, 
Не отваживался смертный грезить так до этих пор... 
Вопрошал я тьму напрасно с непонятным постоянством, 
Ход гармонии пространства нарушал мой стон: "Линор"... 
И с небес кудрявый ангел мне в ответ шепнул: "Линор", 
Будто выстрелил в упор.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore—
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
                          'Tis the wind and nothing more!"

Ветер взвыл и чуть не лопнул, двери я в сердцах захлопнул, 
Но, к несчастью, вдруг услышал стука прежнего повтор. 
"Успокойся, друг мой давний, сердце, не желай вреда мне - 
Это со скрипучей ставней ветер начал разговор, 
Только ставня неприступна - бесполезен разговор". 
Тут взметнулись волны штор.

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door—
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door—
                          Perched, and sat, and nothing more.

И без жеста и без знака Ворон выступил из мрака 
Так величественно, точно светский щеголь и позер. 
Это гость - не друг, не вор он, а всего лишь древний Ворон. 
Сеет смуту, сеет мор он, жнет разлуку и раздор. 
Он вспорхнул на бюст Паллады, сел там, черен, как раздор, 
Мой незваный визитер.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore—
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
                         Quoth the raven "Nevermore."

Встрепенулся дух и разум, но испуг рассеять разом 
Удалось надменной птице, прилетевшей из-под гор, 
Из-под гор, где с века Оно, во владениях Плутона, 
Кроме мрака, нет закона, где бушует мрачный бор. 
Что же значит имя "Ворон" в тех краях, где мрачный бор? 
Молвил Ворон: "Нэвермор".

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning—little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door—
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
                        With such name as "Nevermore."

Что же, сей ответ прекрасен, хоть, увы, не очень ясен - 
Так на сцене отвечает незадачливый партнер. 
Страшен в час туманной грусти, тихой, точно Коцит в устье, 
На холодном белом бюсте духов злых парламентер, 
Черный Ворон - из-под гор он духов злых парламентер 
По прозванью "Нэвермор".

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before—
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
                         Then the bird said "Nevermore."

Он сидит на изваянье, всем надеждам, всем желаньям 
Хриплым окриком готовый дать решительный отпор. 
"Что ж, побудь со мной, дружище, все покинули жилище, 
Вот и ты уйдешь, как тыщи уходили до сих пор. 
Улетишь ты, как надежды улетали до сих пор". 
Молвил Ворон: "Нэвермор".

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore—
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
                         Of "Never—nevermore."

Верно, ты ответил верно, но испуга ток по нервам 
Пробежал. Какой хозяин, обреченный на затвор, 
Подсказал тебе, поведай, этот смутный возглас бреда, 
Может быть, со смертью это похоронный договор, 
Может, с нею обреченный заключает договор 
Безнадежным "Нэвермор"?

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore—
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
                         Meant in croaking "Nevermore."

Ложь светилась в хищных глазках, и видений свистопляска 
Пронеслась в больном сознанье табуном во весь опор, 
И сидел мой гость злорадный, неуклюжий и нескладный, 
И, как видно, в путь обратный не собрался до сих пор. 
Я сидел, гадая тщетно, и гадаю до сих пор: 
Что же значит "Нэвермор"?

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
                         She shall press, ah, nevermore!

Взора дьявольская сила грудь мою насквозь пронзила 
И с души сорвала грубо дней былых воздушный флер, 
Я вздохнул, укрылся пледом, разморенный слабым светом, 
Предоставив новым бедам надо мною слиться в хор. 
Ей, в раю, вовек не слышать этот сумеречный хор, 
Не услышать - Нэвермор.

 Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
 Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
 "Wretch," I cried, "thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee
 Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
 Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
                          Quoth the raven, "Nevermore."

И внезапно все застыло - лишь незримый дым кадила 
Предо мною плыл, сплетаясь в удивительный узор. 
То небесный Вседержитель, душ измученных спаситель 
Посылал в мою обитель чашу скорби по Линор. 
Осушить бы эту чашу и забыть навек Линор... 
Молвил Ворон: "Нэвермор".

 "Prophet!" said I, "thing of evil!—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore—
Is there — is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!"
                          Quoth the raven, "Nevermore."

О, надменный адский житель, кто ты - демон-искуситель, 
Глас грядущего иль просто бестолковый горлодер - 
Над любовью ты не властен, я отвергнут, я несчастен, 
Дай испить бальзам от страсти по утраченной Линор, 
Нареченной в райских кущах серафимами "Линор". 
Молвил Ворон: "Нэвермор".

 "Prophet!" said I, "thing of evil—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us—by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
                          Quoth the raven, "Nevermore."

Будь ты злобный адский житель, будь ты демон-искуситель, 
Но над нами Божья воля, вечный голубой шатер, 
Я молю тебя ответить - суждено ль когда-то встретить 
Мне на том, на лучшем свете, лучезарную Линор, 
Заключу ли я в объятья лучезарную Линор? 
Молвил Ворон: "Нэвермор".

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting—
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
                        Quoth the raven, "Nevermore."

Ты жесток и беспощаден, будь же проклят, будь неладен, 
Улетай в края Плутона, где бушует мрачный бор. 
Черный холод оперенья, что лежит на шторах тенью, 
Пусть исчезнет по веленью моему с угрюмых штор, 
Вынь кровавый клюв из сердца, улетай в ночной простор. 
Молвил Ворон: "Нэвермор".

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
                          Shall be lifted—nevermore! 

За окном уже светает - он сидит - не улетает, 
День декабрьский растает, снова ночь придет на двор, 
Ворон бюста не покинет, верный мраморной Афине, 
Тень, холодная, как иней, ниспадает на ковер. 
Ворон, черный победитель, неподвижный дирижер, 
Вечный Ворон - Нэвермор!

Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door –
                          Only this, and nothing more."

В час, когда настала полночь, ни во чью не веря помощь, 
В полудреме одинокой, средь забытых старых книг 
Я искал ответа тщетно, слышу - стук, едва приметный, 
То, наверно, путник бедный ко двери моей приник. 
Жуткой полночью бедняга ко двери моей приник 
            И стучится в этот миг.

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore—
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore—
                         Nameless here for evermore.

Я запомнил все навечно. Мрак декабрьский бесконечный, 
Тень отбрасывали угли, и огонь в камине сник, 
Я в напрасном нетерпенье ждал - когда рассвета гений 
Из-за снежных туч сомнений ниспошлет мне первый блик. 
Лик блаженный, лик Линоры осветит рассветный блик, 
            Безымянный ныне лик.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door—
Some late visiter entreating entrance at my chamber door;—
                          This it is, and nothing more."

Занавесок шелк лиловый, шелест мягкий и суровый 
Задержал биенье сердца, в душу трепетом проник, 
Вслух я молвил: "Нет здесь чуда - это позднего приюта 
Просит путник ниоткуда и к двери моей приник; 
Просит позднего приюта и к двери моей приник - 
            Мрак ночной его настиг".

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you "– here I opened wide the door;–
                          Darkness there and nothing more.

И, воспрянув духом, встал я, шел к дверям и бормотал я: 
"Задремавшего простите, грех мой вовсе невелик. 
Вьюги за окном кружили, стук ваш легкий заглушили, 
А меня заворожили тайны старых мудрых книг". 
Дверь открыл я - встрепенулись кипы древних мудрых книг. 
            Никого - лишь ветер, дик.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"—
                          Merely this, and nothing more.

И в минуту промедленья мне пригрезились виденья. 
Смертный разум тех видений никогда бы не постиг. 
Ночь молчание хранила, на моих устах застыло 
Имя. Эхо возвратило зов "Линора" в тот же миг. 
Эхо мне в ответ шепнуло зов "Линора", в тот же миг 
            Растопив души ледник.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore—
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
                          'Tis the wind and nothing more!"

Словно кем-то расколдован, возвратясь, я сел, взволнован, 
Но отчетливей раздался стука прежнего двойник. 
Взор встревоженно блуждает, сердце, что тебя пугает? 
Разум быстро разгадает, что сокрыл в себе тайник. 
Бродит ветер, бьется в ставни - право, вот и весь тайник - 
            Бьется в окна ветер, дик.

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door—
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door—
                          Perched, and sat, and nothing more.

Ставней скрип во мраке канул. Я вгляделся и отпрянул. 
Предо мною допотопный Ворон медленно возник, 
Величавый и сердитый, словно отпрыск родовитый, 
С подоконника летит он без поклона напрямик, 
К бюсту белому Паллады подлетает напрямик 
            И на шлем садится вмиг.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore—
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
                         Quoth the raven "Nevermore."

Замер я, обескуражен - так был вид его отважен. 
"Твой вихор смешон, - я молвил, - точно съехавший парик. 
Странник, как тебя прозвали в непроглядной вечной дали, 
Где раскинулся печали необъятный материк, 
В царстве ночи, где Плутона распростерся материк?" 
            "Нет вовеки!" - слышу крик.

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning—little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door—
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
                        With such name as "Nevermore."

Неожиданность какая! Может, шутка чья-то злая... 
Признаюсь, я столь нелепых кличек слышать не привык. 
Да и вряд ли кто воочью видел, чтобы поздней ночью 
Ворон, мрака средоточье, без запинок, закавык, 
С бюста белого Паллады без запинок, закавык 
            "Нет вовек!" - исторгнул крик.

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before—
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
                         Then the bird said "Nevermore."

Ворон четко и сурово повторял лишь это слово, 
Словно в нем таился некий вдохновляющий родник. 
Полный сумрачным значеньем, неподвижным опереньем 
Он блистал. И я с волненьем произнес: "Чудной старик! 
Как друзья и как надежды, завтра ты уйдешь, старик..." 
            "Нет вовеки!" - слышу крик.

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore—
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
                         Of "Never—nevermore."

Я встревожился - еще бы! - столько было тайной злобы 
В ясном выкрике. Сказал я: «О, прилежный ученик! 
Твой хозяин, несомненно, был отвергнут миром бренным, 
И, страдая неизменно, боль свербящую постиг. 
Это траурное слово ты запомнил и постиг - 
            "Нет вовеки", скорбный крик».

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore—
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
                         Meant in croaking "Nevermore."

Но эбеновая птица с видом лживого провидца 
На меня в упор глядела с бюста над собраньем книг. 
Угловатое созданье, ты мутишь мое сознанье, 
Что за темное преданье произносит твой язык? 
Я придвинул кресло ближе. Что вещал его язык? - 
            "Нет вовеки", странный крик.

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
                         She shall press, ah, nevermore!

Нить раздумия теряя, в кресле я сидел, гадая, 
Жгучий взор пронзал мне сердце, сдержанно светил ночник. 
Я подумал: "Неужели на лиловый шелк постели 
Здесь, под хриплый вой метели, не склонится нежный лик, 
В мягком свете на подушки не склонится нежный лик? - 
            Нет вовеки, ни на миг!"

 Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
 Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
 "Wretch," I cried, "thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee
 Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
 Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
                          Quoth the raven, "Nevermore."

Мне почудилось движенье, невесомое скольженье, 
Дым небесных благовоний в лоно комнаты проник. 
"Пей забвенье по Линоре, - прочитал я в горнем взоре, - 
Пей - твое развеет горе панацея в тот же миг, 
Лучезарный облик девы ты забудешь в тот же миг". 
            "Нет вовеки!" - слышу крик.

 "Prophet!" said I, "thing of evil!—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore—
Is there — is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!"
                          Quoth the raven, "Nevermore."

"Птица ль ты, зловещий странник, или дьявольский посланник, 
С берегов пустынных Ночи смерти ль верный проводник, 
В доме, скованном кошмаром, появился ты недаром, 
Взор твой пышет адским жаром, я предела мук достиг. 
Дай забвенье от разлуки, я предела мук достиг". 
            "Нет вовеки!" - слышу крик.

 "Prophet!" said I, "thing of evil—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us—by that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
                          Quoth the raven, "Nevermore."

"Птица ль ты, зловещий странник, или дьявольский посланник, 
Заклинаю Божьим духом, что небесный свод воздвиг, 
Отвечай: в дали туманной, на земле обетованной, 
Среди райских кущ желанный суждено ль узреть мне лик, 
В сонме ангельском желанный суждено ль узреть мне лик?" - 
            "Нет вовеки!" - слышу крик.

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting—
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
                        Quoth the raven, "Nevermore."

Полный гнева, я поднялся. "Лучше б ты не появлялся! 
Прочь! У всякого терпенья есть последний, высший пик. 
Клюв, пронзивший сердце, вынь ты, навсегда меня покинь ты, 
Улетай в ночную синь ты, на подземный материк, 
Возвращайся в царство Ночи, на Плутонов материк!" 
            "Нет вовеки!" - слышу крик.

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
                          Shall be lifted—nevermore! 

И сидит еще доныне он на гипсовой богине, 
В гущу мерзких адских торжищ резкий взор его проник, 
Лампы тусклой свет мерцает, очертанья оттеняет 
Черной птицы, что венчает бюст, стоящий среди книг, 
И душа моя из тени, распростертой среди книг, 
            Не восстанет - ни на миг!