Not many years ago a King died in one of the Rajpoot States. His wives, disregarding the orders of the English against Suttee, would have broken out of the palace had not the gates been barred. But one of them, disguised as the King's favourite dancing-girl, passed through the line of guards and reached the pyre. There, her courage failing, she prayed her cousin, a baron of the court, to kill her. This he did, not knowing who she was.

< Не много лет тому назад умер раджа одного из княжеств Раджпутаны. Его жены, игнорируя запрет англичан, совершили бы обряд самосожжения, если бы их не заперли во дворце. Но одна из них, переодевшись в платье любимой танцовщицы раджи, прошла сквозь линию охранников и достигла погребального костра. Но тут мужество покинуло её и она попросила своего двоюродного брата, знатного сановника, убить её, что он и сделал, не узнав жену раджи в одежде танцовщицы.>

Udai Chand lay sick to death
    In his hold by Gungra hill.
All night we heard the death-gongs ring,
For the soul of the dying Rajpoot King,
All night beat up from the women's wing
    A cry that we could not still.

 Он умирал, Удаи Чанд,
    Во дворце на крутом холме.
 Всю ночь был слышен гонга звон.
 Всю ночь из дома царских жен
 Долетал приглушенный, протяжный стон,
    Пропадая в окрестной тьме.

All night the barons came and went,
    The lords of the Outer Guard.
All night the cressets glimmered pale
On Ulwar sabre and Tonk jezail,
Mewar headstall and Marwar mail,
    That clinked in the palace yard.

 Сменяясь, вассалы несли караул
    Под сводами царских палат,
 И бледной светильни огонь озарял
 Ульварскую саблю, тонкский кинжал,
 И пламенем вспыхивал светлый металл
    Марварских нагрудных лат.

In the Golden Room on the palace roof
    All night he fought for air:
And there was sobbing behind the screen,
Rustle and whisper of women unseen,
And the hungry eyes of the Boondi Queen
    On the death she might not share.

 Всю ночь под навесом на крыше дворца
    Лежал он, удушьем томим.
 Не видел он женских заплаканных лиц,
 Не видел опущенных черных ресниц
 Прекраснейшей Бунди, царицы цариц,
    Готовой в могилу за ним.

He passed at dawn – the death-fire leaped
    From ridge to river-head,
From the Malwa plains to the Abu scars:
And wail upon wail went up to the stars
Behind the grim zenana-bars,
    When they knew that the King was dead.

 Он умер, и факелов траурный свет,
    Как ранняя в небе заря,
 С башен дворца по земле пробежал –
 От речных берегов до нависших скал.
 И женщинам плакать никто не мешал
    О том, что не стало царя.

The dumb priest knelt to tie his mouth
    And robe him for the pyre.
The Boondi Queen beneath us cried:
"See, now, that we die as our mothers died
In the bridal-bed by our master's side!
    Out, women! – to the fire!"

 Склонившийся жрец завязал ему рот.
    И вдруг в тишине ночной
 Послышался голос царицы: – Умрем,
 Как матери наши, одеты огнем,
 На свадебном ложе, бок о бок с царем.
    В огонь, мои сестры, за мной!

We drove the great gates home apace –
    White hands were on the sill –
But ere the rush of the unseen feet
Had reached the turn to the open street,
The bars shot down, the guard-drum beat –
    We held the dovecot still.

 Уж тронули нежные руки засов
    Дворцовых дверей резных.
 Уж вышли царицы из первых ворот.
 Но там, где на улицу был поворот,
 Вторые ворота закрылись, – и вот
    Мятеж в голубятне затих.

A face looked down in the gathering day,
    And laughing spoke from the wall:
"Ohé, they mourn here:  let me by –
Azizun, the  Lucknow nautch-girl, I!
When the house is rotten, the rats must fly,
    And I seek another thrall.

 И вдруг мы услышали смех со стены
    При свете встающего дня:
 – Э-гей! Что-то стало невесело тут!
 Пора мне покинуть унылый приют,
 Коль дом погибает, все крысы бегут.
    На волю пустите меня!

"For I ruled the King as ne'er did Queen, –
    To-night the Queens rule me!
Guard them safely, but let me go,
Or ever they pay the debt they owe
In scourge and torture!"  She leaped below,
    And the grim guard watched her flee.

 Меня не узнали вы? Я – Азизун.
    Я царской плясуньей была.
 Покойник любил меня больше жены,
 Но вдовы его не простят мне вины!.. –
 Тут девушка прыгнула вниз со стены.
    Ей стража дорогу дала.

They knew that the King had spent his soul
    On a North-bred dancing-girl:
That he prayed to a flat-nosed Lucknow god,
And kissed the ground where her feet had trod,
And doomed to death at her drunken nod,
    And swore by her lightest curl.

 Все знали, что царь больше жизни любил
    Плясунью веселую с гор,
 Молился ее плосконосым божкам,
 Дивился ее прихотливым прыжкам
 И всех подчинил ее тонким рукам –
    И царскую стражу, и двор.

We bore the King to his fathers' place,
    Where the tombs of the Sun-born stand:
Where the gray apes swing, and the peacocks preen
On fretted pillar and jewelled screen,
And the wild boar couch in the house of the Queen
    On the drift of the desert sand.

 Царя отнесли в усыпальню царей,
    Где таятся под кровлей гробниц
 Драгоценный ковер и резной истукан.
 Вот павлин золотой, хоровод обезьян,
 Вот лежит перед входом клыкастый кабан,
    Охраняя останки цариц.

The herald read his titles forth,
    We set the logs aglow:
"Friend of the English, free from fear,
Baron of Luni to Jeysulmeer,
Lord of the Desert of Bikaneer,
    King of the Jungle, – go!"

 Глашатай усопшего титул прочел,
    А мы огонь развели.
 "Гряди на прощальный огненный пир,
 О царь, даровавший народу мир,
 Властитель Люни и Джейсульмир,
    Царь джунглей и всей земли!"

All night the red flame stabbed the sky
    With wavering wind-tossed spears:
And out of a shattered temple crept
A woman who veiled her head and wept,
And called on the King – but the great King slept,
    And turned not for her tears.

 Всю ночь полыхал погребальный костер,
    И было светло, как днем.
 Деревья ветвями шуршали, горя.
 И вдруг из часовни одной, с пустыря,
 Женщина бросилась к ложу царя,
    Объятому бурным огнем.

One watched, a bow-shot from the blaze,
    The silent streets between,
Who had stood by the King in sport and fray,
To blade in ambush or boar at bay,
And he was a baron old and gray,
    And kin to the Boondi Queen.

 В то время придворный на страже стоял
    На улице тихих гробниц.
 Царя не однажды прикрыл он собой,
 Ходил он с царем на охоту и в бой,
 И был это воин почтенный, седой
    И родич царицы цариц.

Small thought had he to mark the strife –
    Cold fear with hot desire –
When thrice she leaped from the leaping flame,
And thrice she beat her breast for shame,
And thrice like a wounded dove she came
    And moaned about the fire.

 Он женщину видел при свете костра,
    Но мало он думал в ту ночь,
 Чего она ищет, скитаясь во мгле
 По этой кладбищенской скорбной земле,
 Подходит к огню по горячей золе
    И снова отходит прочь.

He said:  "O shameless, put aside
    The veil upon thy brow!
Who held the King and all his land
To the wanton will of a harlot's hand!
Will the white ash rise from the blistered brand?
    Stoop down, and call him now!"

 Но вот он сказал ей: – Плясунья, сними
    С лица этот скромный покров.
 Царю ты любовницей дерзкой была,
 Он шел за тобою, куда ты звала,
 Но горестный пепел его и зола
    На твой не откликнутся зов!

Then she:  "By the faith of my tarnished soul,
    All things I did not well,
I had hoped to clear ere the fire died,
And lay me down by my master's side
To rule in Heaven his only bride,
    While the others howl in Hell.

 – Я знаю, – плясунья сказала в ответ, –
    От вас я прощенья не жду.
 Творила я очень дурные дела,
 Но пусть меня пламя очистит от зла,
 Чтоб в небе я царской невестой была.
    Другие пусть воют в аду!

"But I have felt the fire's breath,
    And hard it is to die!
Yet if I may pray a Rajpoot lord
To sully the steel of a Thakur's sword
With base-born blood of a trade abhorred," –
    And the Thakur answered, "Ay."

 Но страшно, так страшно дыханье огня,
    И я не решусь никогда!
 О воин, прости мою дерзкую речь:
 Коль ты запятнать не боишься свой меч,
 Ты голову мне согласишься отсечь? –
    И воин ответил: – Да.

He drew and struck:  the straight blade drank
    The life beneath the breast.
"I had looked for the Queen to face the flame,
But the harlot dies for the Rajpoot dame –
Sister of mine, pass, free from shame,
    Pass with thy King to rest!"

 По тонкому, длинному жалу меча
    Струилась полоскою кровь,
 А воин подумал: "Царица-сестра
 С почившим супругом не делит костра,
 А та, что блудницей считалась вчера,
    С ним делит и смерть и любовь!"

The black log crashed above the white:
    The little flames and lean,
Red as slaughter and blue as steel,
That whistled and fluttered from head to heel,
Leaped up anew, for they found their meal
    On the heart of – the Boondi Queen!

 Ворочались бревна в палящем огне,
    Кипела от жара смола.
 Свистел и порхал по ветвям огонек
 Голубой, как стального кинжала клинок.
 Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег,
    Это Бунди-царица была.