Yearly, with tent and rifle, our careless white men go
By the Pass called Muttianee, to shoot in the vale below.
Yearly by Muttianee he follows our white men in –
Matun, the old blind beggar, bandaged from brow to chin.

Ежегодно, схватив винтовки, белые люди идут
Маттианским проходом в долины поохотиться там и тут,
Ежегодно сопровождает беспечных белых людей
Матун, ужасный нищий, забинтованный до бровей.

Eyeless, noseless, and lipless – toothless, broken of speech,
Seeking a dole at the doorway he mumbles his tale to each;
Over and over the story, ending as he began:
"Make ye no truce with Adam-zad – the Bear that walks like a Man!

Беззубый, безгубый, безносый, с разбитой речью, без глаз,
Прося у ворот подаянье, бормочет он свой рассказ –
Снова и снова все то же с утра до глубокой тьмы:
«Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы».

"There was a flint in my musket – pricked and primed was the pan,
When I went hunting Adam-zad – the Bear that stands like a Man.
I looked my last on the timber, I looked my last on the snow,
When I went hunting Adam-zad fifty summers ago!

«Кремень был в моей винтовке, был порох насыпан в ствол,
Когда я шел на медведя, на Адам-зада я шел.
Был последним мой взгляд на деревья, был последним на снег мой взгляд,
Когда я шел на медведя полвека тому назад.

"I knew his times and his seasons, as he knew mine, that fed
By night in the ripened maizefield and robbed my house of bread.
I knew his strength and cunning, as he knew mine, that crept
At dawn to the crowded goat-pens and plundered while I slept.

Я знал его время и пору, он – мой; и дерзок, и смел,
Он ночью в маисовом поле мой хлеб преспокойно ел.
Я знал его хитрость и силу, он – мой; и тихонько брал
Овец из моей овчарни, пока я крепко спал.

"Up from his stony playground – down from his well-digged lair –
Out on the naked ridges ran Adam-zad the Bear –
Groaning, grunting, and roaring, heavy with stolen meals,
Two long marches to northward, and I was at his heels!

Из каменной пещеры, где гордых сосен ряд,
Тяжелый от обеда, бежал медведь Адам-зад,
Ворча, рыча, бушуя, вдоль голых диких скал.
Два перехода на север – и я его догнал.

"Two long marches to northward, at the fall of the second night,
I came on mine enemy Adam-zad all panting from his flight.
There was a charge in the musket – pricked and primed was the pan –
My  finger crooked on the trigger – when he reared up like a man.

Два перехода на север – к концу второго дня
Был мной настигнут Адам-зад, бегущий от меня.
Был заряд у меня в винтовке, был курок заране взведен,
Как человек, надо мною внезапно поднялся он.

"Horrible, hairy, human, with paws like hands in prayer,
Making his supplication rose Adam-zad the Bear!
I looked at the swaying shoulders, at the paunch's swag and swing,
And my heart was touched with pity for the monstrous, pleading thing.

Лапы сложив на молитву, чудовищен, страшен, космат,
Как будто меня умоляя, стоял медведь Адам-зад.
Я взглянул на тяжелое брюхо, и мне показался теперь
Каким-то ужасно жалким громадный, молящий зверь.

"Touched witth pity and wonder, I did not fire then...
I have looked no more on women – I have walked no more with men.
Nearer he tottered and nearer, with paws like hands that pray –
From brow to jaw that steel-shod paw, it ripped my face away!

Чудесной жалостью тронут, не выстрелил я... С тех пор
Я не смотрел на женщин, с друзьями не вел разговор.
Подходил он все ближе и ближе, умоляющ, жалок и стар,
От лба и до подбородка распорол мне лицо удар...

"Sudden, silent, and savage, searing as flame the blow –
Faceless I fell before his feet, fifty summers ago.
I heard him grunt and chuckle – I heard him pass to his den.
He left me blind to the darkened years and the little mercy of men.

Внезапно, безмолвно, дико железною лапой смят,
Перед ним я упал, безликий, полвека тому назад.
Я слышал его ворчанье, я слышал хруст ветвей,
Он темным годам оставил меня и жалости людей.

"Now ye go down in the morning with guns of the newer style,
That load (I have felt) in the middle and range (I have heard) a mile?
Luck to the white man's rifle, that shoots so fast and true,
But – pay, and I lift my bandage and show what the Bear can do!"

С ружьями новой системы идете вы, господа,
Я щупал, как их заряжают, они попадают всегда.
Удача – винтовкам белых, они приносят смерть,
Заплатите, и я покажу вам, что может сделать Медведь!»

(Flesh like slag in the furnace, knobbed and withered and grey –
Matun, the old blind beggar, he gives good worth for his pay.)
"Rouse him at noon in the bushes, follow and press him hard –
Not for his ragings and roarings flinch ye from Adam-zad.

Мясо, как головешка, в морщинах, в шрамах, в узлах –
Матун, ужасный нищий, угощает на совесть и страх.
«Заберитесь в полдень в кустарник, его подымите там, –
Пусть он бушует и злится, идите за ним по пятам!

"But (pay, and I put back the bandage) this is the time to fear,
When he stands up like a tired man, tottering near and near;
When he stands up as pleading, in wavering, man-brute guise,
When he veils the hate and cunning of his little, swinish eyes;

(Заплатите – надену повязку.) Наступает страшный миг,
Когда на дыбы он встанет, шатаясь, словно старик,
Когда на дыбы он встанет, человек и зверь зараз,
Когда он прикроет ярость и злобу свинячьих глаз,

"When he shows as seeking quarter, with paws like hands in prayer
That is the time of peril – the time of the Truce of the Bear!"

Когда он сложит лапы, с поникшей головой.
Вот это минута смерти, минута Мировой».

Eyeless, noseless, and lipless, asking a dole at the door,
Matun, the old blind beggar, he tells it o'er and o'er;
Fumbling and feeling the rifles, warming his hands at the flame,
Hearing our careless white men talk of the morrow's game;

Беззубый, безгубый, безносый, прося прохожих подать,
Матун, ужасный нищий, повторяет все то же опять.
Зажав меж колен винтовки, руки держа над огнем,
Беспечные белые люди заняты завтрашним днем.

Over and over the story, ending as he began: –
"There is no trnce with Adam-zad, the Bear that looks like a Man!"

Снова и снова все то же твердит он до поздней тьмы:
«Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы».