This ballad appears to refer to one of the exploits of the notorious Paul Jones, the American pirate. It is founded on fact.

В этой балладе говорится об одном из подвигов знаменитого Поля Джонса, американского пирата. Она основана на фактах. (прим. Р.Киплинга)

 ... At the close of a winter day,
Their anchors down, by London town, the Three Great Captains lay;
And one was Admiral of the North from Solway Firth to Skye,
And one was Lord of the Wessex coast and all the lands thereby,
And one was Master of the Thames from Limehouse to Blackwall,
And he was Captain of the Fleet – the bravest of them all.
Their good guns guarded their great gray sides that were thirty foot in the sheer,
When there came a certain trading-brig with news of a privateer.
Her rigging was rough with the clotted drift that drives in a Northern breeze,
Her sides were clogged with the lazy weed that spawns in the Eastern seas.
Light she rode in the rude tide-rip, to left and right she rolled,
And the skipper sat on the scuttle-butt and stared at an empty hold.
"I ha' paid Port dues for your Law," quoth he, "and where is the Law ye boast
If I sail unscathed from a heathen port to be robbed on a Christian coast?
Ye have smoked the hives of the Laccadives as we burn the lice in a bunk,
We tack not now to a Gallang prow or a plunging Pei-ho junk;
I had no fear but the seas were clear as far as a sail might fare
Till I met with a lime-washed Yankee brig that rode off Finisterre.
There were canvas blinds to his bow-gun ports to screen the weight he bore,
And the signals ran for a merchantman from Sandy Hook to the Nore.
He would not fly the Rovers' flag – the bloody or the black,
But now he floated the Gridiron and now he flaunted the Jack.
He spoke of the Law as he crimped my crew – he swore it was only a loan;
But when I would ask for my own again, he swore it was none of my own.
He has taken my little parrakeets that nest beneath the Line,
He has stripped my rails of the shaddock-frails and the green unripened pine;
He has taken my bale of dammer and spice I won beyond the seas,
He has taken my grinning heathen gods – and what should he want o' these?
My foremast would not mend his boom, my deckhouse patch his boats;
He has whittled the two, this Yank Yahoo, to peddle for shoe-peg oats.
I could not fight for the failing light and a rough beam-sea beside,
But I hulled him once for a clumsy crimp and twice because he lied.
Had I had guns (as I had goods) to work my Christian harm,
I had run him up from his quarter-deck to trade with his own yard-arm;
I had nailed his ears to my capstan-head, and ripped them off with a saw,
And soused them in the bilgewater, and served them to him raw;
I had flung him blind in a rudderless boat to rot in the rocking dark,
I had towed him aft of his own craft, a bait for his brother shark;
I had lapped him round with cocoa husk, and drenched him with the oil,
And lashed him fast to his own mast to blaze above my spoil;
I had stripped his hide for my hammock-side, and tasselled his beard i' the mesh,
And spitted his crew on the live bamboo that grows through the gangrened flesh;
I had hove him down by the mangroves brown, where the mud-reef sucks and draws,
Moored by the heel to his own keel to wait for the land-crab's claws!
He is lazar within and lime without, ye can nose him far enow,
For he carries the taint of a musky ship – the reek of the slaver's dhow!"

 ... Стояли вечером тогда
На якоре у Лондона Трех капитанов суда;
И первый был Северный адмирал, от Ская до Фэрса один,
И второй был Вэссекских вод и округи всей Господин,
А третий Хозяин Темзы был, и всей рекою владел,
И был он флота всего Капеллан и был неслыханно смел,
Пушки с серых высоких бортов глядели, полны угроз,
Когда новость о приватире[1] вдруг торговый фрегат привез.
Ему порвал весь такелаж северных ветров полет,
Его борта одела трава, что в восточных морях растет.
Вправо и влево качала его приливная волна,
А шкипер на люке сидел и глядел в трюм, пустой до самого дна.
«Закону платил я дань,  он сказал,  но где Закон что вам мил?
В языческих водах остался я цел, в христианских обобран был.
Лакедивские ульи коптили вы, как мы вшей выжигаем, легко,
Не боимся мы Галланга кормы и ныряющей джонки Пей-Хо!
Я не видел нигде парусов на воде, океан был чист и сер,
Вдруг попался мне янки, белый бриг, идущий на Финистер.
Были скрыты чехлами пушки на нем, обманывая взор,
Говорили сигналы, что это купец, шёл из Сэнди-Хука в Нор.
Не реял на нем пиратский стяг, черен иль ярко-ал,
Только звездный флаг над ним летел, и гюйсом он щеголял.
Он команду мою взял будто взаймы, мне про Закон говоря,
Но когда я ее попросил назад, он сказал, что она не моя.
Он взял попугайчиков моих, что так развлекали нас,
Из плетеных корзин ряды апельсин и незрелый еще ананас,
И взял он с пряностями мешки, что я вез из далекой страны,
И моих языческих богов  уж они-то ему не нужны!
Из мачты не станет он делать гик, из рубки строить вельбот,
Фок-мачту взял и рубку украл  янки, дьявольский тот!
Я драться не мог: надвигалась тьма, и океан бушевал,
Я дал по нем выстрел за грубый увод и второй за то, что он лгал.
Имей я орудья (не только товар) защитой от вражеских сил,
Я бы со шканец согнал его и на реи работать пустил,
Я бы уши его пригвоздил к шпилю и отпилил их, как есть,
И, посолив их в трюмной воде, сырыми заставил бы съесть.
Я бы в шлюпку без весел его посадил, чтоб в ночи он всплывал и тонул,
Привязал бы во тьме к его же корме, чтоб приманивать братьев-акул,
В шелуху какао его б завернул, нефтью облив его.
Чтобы, ярко-ал, он на мачте пылал, освещая моё торжество.
Я бы сплел гамак из его бороды, а из кожи нарезал полос,
Всю б команду вкруг посадил на бамбук, чтоб в гниющее тело он врос.
Я бы кинул его возле мангровых рощ, на вязком илистом дне,
Приковав за ступню к его кораблю, в жертву крабьей клешне!
В нем проказа внутри, хоть снаружи он бел, и может учуять любой
Запах мускуса, что торговец рабами всегда несет за собой».

The skipper looked at the tiering guns and the bulwarks tall and cold,
And the Captains Three full courteously peered down at the gutted hold,
And the Captains Three called courteously from deck to scuttle-butt: –
"Good Sir, we ha' dealt with that merchantman or ever your teeth were cut.
Your words be words of a lawless race, and the Law it standeth thus:
He comes of a race that have never a Law, and he never has boarded us.
We ha' sold him canvas and rope and spar – we know that his price is fair,
And we know that he weeps for the lack of a Law as he rides off Finisterre.
And since he is damned for a gallows-thief by you and better than you,
We hold it meet that the English fleet should know that we hold him true."
The skipper called to the tall taffrail: – "And what is that to me?
Did ever you hear of a Yankee brig that rifled a Seventy-three?
Do I loom so large from your quarter-deck that I lift like a ship o' the Line?
He has learned to run from a shotted gun and harry such craft as mine.
There is never a Law on the Cocos Keys to hold a white man in,
But we do not steal the niggers' meal, for that is a nigger's sin.

На батареи шкипер взглянул, была их мощь холодна,
И вежливо Три капитана глядели в трюм, пустой до дна,
И вежливо Три капитана так сказали с палубы в люк:
«Сэр, с этим купцом мы вели дела, он не мог измениться вдруг.
В ваших словах беззаконный дух, а вот что гласит Закон:
Хоть роду его Закон незнаком, но нас не трогает он.
Мы ему продаем паруса и рангоут  он отличную цену дает,
И он плачет о том, что Закон так слаб, когда к Финистеру идет.
Коль его и вы и другие еще клеймите позором везде
То английский флот должен знать, что слывет он честным в нашей среде».
«А мне-то что?  в высокий борт шкипер сердито вздохнул. 
Да разве янки тот нападет на семьдесят пушечных дул?
Или я линейным кораблем с вашей кажусь кормы?
От заряженных пушек он бежит а грабит таких, как мы,
На Кокос-Киз хоть Закон и гласит, что белый сильнее всех,
Но мы у негров муку не крадем, это их собственный грех.

Must he have his Law as a quid to chaw, or laid in brass on his wheel?
Does he steal with tears when he buccaneers? 'Fore Gad, then, why does he steal?"
The skipper bit on a deep-sea word, and the word it was not sweet,
For he could see the Captains Three had signalled to the Fleet.
But three and two, in white and blue, the whimpering flags began: –
"We have heard a tale of a – foreign sail, but he is a merchantman."
The skipper peered beneath his palm and swore by the Great Horn Spoon: –
"'Fore Gad, the Chaplain of the Fleet would bless my picaroon!"
By two and three the flags blew free to lash the laughing air: –
"We have sold our spars to the merchantman – we know that his price is fair."
The skipper winked his Western eye, and swore by a China storm: –
"They ha' rigged him a Joseph's jury-coat to keep his honour warm."
The halliards twanged against the tops, the bunting bellied broad,
The skipper spat in the empty hold and mourned for a wasted cord.
Masthead – masthead, the signal sped by the line o' the British craft;
The skipper called to his Lascar crew, and put her about and laughed: –
"It's mainsail haul, my bully boys all – we'll out to the seas again –
Ere they set us to paint their pirate saint, or scrub at his grapnel-chain.
It's fore-sheet free, with her head to the sea, and the swing of the unbought brine –
We'll make no sport in an English court till we come as a ship o' the Line:
Till we come as a ship o' the Line, my lads, of thirty foot in the sheer,
Lifting again from the outer main with news of a privateer;
Flying his pluck at our mizzen-truck for weft of Admiralty,
Heaving his head for our dipsey-lead in sign that we keep the sea.
Then fore-sheet home as she lifts to the foam – we stand on the outward tack,
We are paid in the coin of the white man's trade – the bezant is hard, ay, and black.
The frigate-bird shall carry my word to the Kling and the Orang-Laut
How a man may sail from a heathen coast to be robbed in a Christian port;
How a man may be robbed in Christian port while Three Great Captains there
Shall dip their flag to a slaver's rag – to show that his trade is fair!"

Что ж! Как жвачку Закон жевать будет он, иль нацепит его на штурвал?
Значит, он со слезой ведет разбой? Чего ж ради он грабить стал?»
На несладком слове, очень морском, шкипер речь свою оборвал,
И увидел он  три Капитана флоту дают сигнал.
Три флага и два  белизна, синева  сказали, наконец:
«Мы слыхали рассказ, что есть враг у нас, оказалось, он  просто купец»
Шкипер ко лбу приложил ладонь, мысом Горном поклялся он:
«Капелланом Флота, черт подери, мой вор благословлен!»
Два флага и три, каждый флаг говорит, и плещет, и рвется вперед:
«Мы тому купцу продавали рангоут, он отличную цену дает».
Прищурил шкипер свой западный глаз и поклялся тайфуном зло:
«В плащ невинности нарядили его, и чести его тепло».
О мачты щелкал, взвиваясь, фал, вольно звенел флагдук,
Шкипер, плюнув в трюм, до дна пустой, загрустил о веревке вдруг.
По мачтам взлетал наверх сигнал вдоль строя английских судов,
И шкипер своих ласкаров созвал и сказал им несколько слов:
«Ну, ребята, пора  опять все наверх и в море, пока не велят
Нам белить священный пиратский бриг или драить ему канат.
Выбрать грота-фал, пока ветер не спал и волны ласкают борт,
С линейным кораблем мы теперь придем сюда в английский порт:
Приведем мы сюда корабль боевой весь от носа и до кормы,
И весть с собой привезем про разбой того приватира мы
Будет месть неплоха  его потроха на бизань повесим, как флаг,
Голова сойдет за честный диллот, нашей власти на море знак.
Потравить фока-шкот, море пеной встает и ударяет в борт,
Нам платят монетой белых людей, но червонец и черен и тверд
Оранг-Лаутам и Клингам птица-фрегат занесет эту весть на лету,
Как того, кто идет из языческих стран, обирают в христианском порту
Как обирают в христианском порту, а Три капитана в ответ
Склоняют свой флаг пред работорговцем, говоря, что честней его нет!

1.↑ «Приватир морской авантюрист, нередко просто пират, на собственном быстроходном паруснике, получивший от какого-либо правительства патент на право ведения крейсерской войны, при условии, что всё захваченное им поступит в его собственность в виде «приза» (прим. Р.Киплинга).