Ere the mother's milk had dried
  On my lips, the Brethren came –
Tore me from my nurse's side,
  And bestowed on me a name

Лишь немного я подрос, 
С рук меня спустила мать.
Братья, доводя до слез, 
Стали клички мне давать.

Infamously overtrue –
  Such as "Bunny," "Stinker," "Podge"; –
But, whatever I should do,
  Mine for ever in the Lodge.

Называли то Осел,
То Вонючка, то Дурак...
Как бы я себя ни вел,
Обращались только так.

Then they taught with palm and toe –
  Then I learned with yelps and tears –
All the Armoured Man should know
  Through his Seven Secret Years...

И вбивали кулаком    
Тот воинственный секрет, 
Что мужчинам всем знаком 
В Семь Заветных Тайных лет.

Last, oppressing as oppressed,
  I was loosed to go my ways
With a Totem on my breast
  Governing my nights and days –

Наконец, и мне, как всем, 
Дали дальний выбрать путь.
На груди моей – Тотем, 
Объяснял мне жизни суть.

Ancient and unbribeable,
  By the virtue of its Name –
Which, however oft I fell,
  Lashed me back into The Game.

Надо мной имеет власть 
Среди ночи, среди дня,
Как бы низко мне ни пасть, 
Вновь возвысит он меня.

And the World, that never knew,
  Saw no more beneath my chin
Than a patch of rainbow-hue,
  Mixed as Life and crude as Sin.

Для чужих он не могуч;
На груди моей для всех 
Виден лишь небесный луч,     
Пёстр, как Жизнь, и груб, как Грех.