The dead child lay in the shroud,
 And the widow watched beside;
And her mother slept, and the Channel swept
 The gale in the teeth of the tide.

Младенец мертвый в саване спал,
Над ним вдова не спала.
Спала ее мать. Течение вспять
Буря в проливе гнала.

But the mother laughed at all.
 "I have lost my man in the sea,
And the child is dead.  Be still," she said,
 "What more can ye do to me?"

Вдова смеялась над бурей и тьмой.
«Мой муж утонул в волне,
Мой ребенок мертв, – шептала она, –
Чем еще ты грозишься мне?»

The widow watched the dead,
 And the candle guttered low,
And she tried to sing the Passing Song
 That bids the poor soul go.

И она глядела на детский труп, –
А свеча почти оплыла, –
И стала петь Отходную Песнь,
Чтоб скорей душа отошла.

And "Mary take you now," she sang,
 "That lay against my heart."
And "Mary smooth your crib to-night,"
 But she could not say "Depart."

«Прибери Богоматерь в ненастную ночь
Тебя от моей груди
И постель застели твою...» – пела она,
Но не смела сказать «Иди!».

Then came a cry from the sea,
 But the sea-rime blinded the glass,
And "Heard ye nothing, mother?" she said,
 "'Tis the child that waits to pass."

И тут с пролива донесся крик,
Но стекла завесила мгла.
«Слышишь, мама! – сказала старухе она. –
Нас душа его позвала!»

And the nodding mother sighed:
 "'Tis a lambing ewe in the whin,
For why should the christened soul cry out
 That never knew of sin?"

Старуха горько вздохнула в ответ:
«Там овца ягнится в кустах.
С чего бы крещеной безгрешной душе
Звать и плакать впотьмах!»

"O feet I have held in my hand,
 O hands at my heart to catch,
How should they know the road to go,
 And how should they lift the latch?"

«О ножки, стучавшие в сердце мое!
О ручки, сжимавшие грудь!
Как смогут дорожку они отыскать?
Как смогут замки отомкнуть?»

They laid a sheet to the door,
 With the little quilt atop,
That it might not hurt from the cold or the dirt,
 But the crying would not stop.

И постлали они простыню у дверей
И лучшее из одеял,
Чтоб в холод и тьму не продрогнуть ему.
Но плач во мгле не смолкал.

The widow lifted the latch
 And strained her eyes to see,
And opened the door on the bitter shore
 To let the soul go free.

Вдова подняла засов на дверях,
Взгляд напрягла, как могла,
И открыла дверь, чтоб душа теперь
Без помехи прочь отошла.

There was neither glimmer nor ghost,
 There was neither spirit nor spark,
And "Heard ye nothing, mother?" she said,
 "'Tis crying for me in the dark."

Во тьме не мерцали ни искра, ни дух,
Ни призрак, ни огонек.
И «Ты слышишь, мама, – сказала она, –
Он зовет меня за порог!»

And the nodding mother sighed:
 "'Tis sorrow makes ye dull;
Have ye yet to learn the cry of the tern,
 Or the wail of the wind-blown gull?"

Старуха пуще вздохнула в ответ:
«Скорбящий глух и незряч, –
Это крачки испуганные кричат
Или чайки заблудшей плач!»

"The terns are blown inland,
 The grey gull follows the plough.
'Twas never a bird, the voice I heard,
 O mother, I hear it now!"

«Крачек ветер с моря прогнал в холмы,
Чайка в поле за плугом идет;
Не птица во тьме послышалась мне –
Это он меня в ночь зовет!»

"Lie still, dear lamb, lie still;
 The child is passed from harm,
'Tis the ache in your breast that broke your rest,
 And the feel of an empty arm."

«Не плачь, родная моя, не плачь,
У младенца пути свои.
Не дает житья тебе скорбь твоя
И пустые руки твои!»

She put her mother aside,
 "In Mary's name let be!
For the peace of my soul I must go," she said,
 And she went to the calling sea.

Но она отстранила мать от дверей:
«Матерь Божия, быть посему!
Не пойду – спасенья душе не найду!»
И пошла в зовущую тьму.

In the heel of the wind-bit pier,
 Where the twisted weed was piled,
She came to the life she had missed by an hour,
 For she came to a little child.

На закиданном водорослями молу,
Где ветер мешал идти,
Во тьме на младенца наткнулась она,
Чью жизнь опоздала спасти.

She laid it into her breast,
 And back to her mother she came,
But it would not feed and it would not heed,
 Though she gave it her own child's name.

Она прижала дитя к груди
И назад к старухе пошла,
И звала его, как сынка своего,
И понапрасну звала.

And the dead child dripped on her breast,
 And her own in the shroud lay stark;
And "God forgive us, mother," she said,
 "We let it die in the dark!"

На грудь ей с найденыша капли текли.
Ее собственный в саване спал.
И «Помилуй нас, Боже! – сказала она. –
Давших Жизни угаснуть в шквал».