I've paid for your sickest fancies; I've humoured your crackedest whim –
Dick, it's your daddy – dying: you've got to listen to him!
Good for a fortnight, am I? The doctor told you? He lied.
I shall go under by morning, and – Put that nurse outside.
Never seen death yet, Dickie? Well, now is your time to learn,
And you'll wish you held my record before it comes to your turn.
Not counting the Line and the Foundry, the yards and the village, too,
I've made myself and a million; but I'm damned if I made you.
Master at two-and-twenty, and married at twenty three –
Ten thousand men on the pay-roll, and forty freighters at sea!
Fifty years between 'em, and every year of it fight,
And now I'm Sir Anthony Gloster, dying, a baronite:
For I lunched with His Royal 'Ighness – what was it the papers a-had?
"Not least of our merchant-princes." Dickie, that's me, your dad!
I didn't begin with askings. I took my job and I stuck;
And I took the chances they wouldn't, an' now they're calling it luck.
Lord, what boats I've handled – rotten and leaky and old!
Ran 'em, or – opened the bilge-cock, precisely as I was told.
Grub that 'ud bind you crazy, and crews that 'ud turn you gray,
And a big fat lump of insurance to cover the risk on the way.
The others they duresn't do it; they said they valued their life
(They've served me since as skippers). I went, and I took my wife.
Over the world I drove 'em, married at twenty-three,
And your mother saving the money and making a man of me.
I was content to be master, but she said there was better behind;
She took the chances I wouldn't, and I followed your mother blind.
She egged me to borrow the money, an' she helped me clear the loan,
When we bought half shares in a cheap 'un and hoisted a flag of our own.
Patching and coaling on credit, and living the Lord knew how,
We started the Red Ox freighters – we've eight-and-thirty now.
And those were the days of clippers, and the freights were clipper-freights,
And we knew we were making our fortune, but she died in Macassar Straits –
By the Little Paternosters, as you come to the Union Bank –
And we dropped her in fourteen fathom; I pricked it off where she sank.
Owners we were, full owners, and the boat was christened for her,
And she died out there in childbed. My heart, how young we were!
So I went on a spree round Java and well-nigh ran her ashore,
But your mother came and warned me and I wouldn't liquor no more.
Strict I stuck to my business, afraid to stop or I'd think,
Saving the money (she warned me), and letting the other men drink.
And I met McCullough in London (I'd saved five 'undred then),
And 'tween us we started the Foundry – three forges and twenty men:
Cheap repairs for the cheap 'uns. It paid, and the business grew,
For I bought me a steam-lathe patent, and that was a gold mine too.
"Cheaper to build 'em than buy 'em," I said, but McCullough he shied,
And we wasted a year in talking before we moved to the Clyde.
And the Lines were all beginning, and we all of us started fair,
Building our engines like houses and staying the boilers square.
But McCullough 'e wanted cabins with marble and maple and all,
And Brussels and Utrecht velvet, and baths and a Social Hall,
And pipes for closets all over, and cutting the frames too light.
But McCullough he died in the Sixties, and – Well, I'm dying to-night....
I knew – I knew what was coming, when we bid on the Byfleet's keel.
They piddled and piffled with iron: I'd given my orders for steel.
Steel and the first expansions. It paid, I tell you, it paid,
When we came with our nine-knot freighters and collared the long-run trade.
And they asked me how I did it, and I gave 'em the Scripture text,
"You keep your light so shining a little in front o' the next!"
They copied all they could follow, but they couldn't copy my mind,
And I left 'em sweating and stealing a year and a half behind.
Then came the armour-contracts, but that was McCullough's side;
He was always best in the Foundry, but better, perhaps, he died.
I went through his private papers; the notes was plainer than print;
And I'm no fool to finish if a man'll give me a hint.
(I remember his widow was angry.) So I saw what the drawings meant,
And I started the six-inch rollers, and it paid me sixty per cent.
Sixty per cent with failures, and more than twice we could do,
And a quarter-million to credit, and I saved it all for you.
I thought – it doesn't matter – you seemed to favour your ma,
But you're nearer forty than thirty, and I know the kind you are.
Harrer an' Trinity College! I ought to ha' sent you to sea –
But I stood you an education, an' what have you done for me?
The things I knew was proper you wouldn't thank me to give,
And the things I knew was rotten you said was the way to live;
For you muddled with books and pictures, an' china an' etchin's an' fans,
And your rooms at college was beastly – more like a whore's than a man's –
Till you married that thin-flanked woman, as white and as stale as a bone,
And she gave you your social nonsense; but where's that kid o' your own?
I've seen your carriages blocking the half of the Cromwell Road,
But never the doctor's brougham to help the missus unload.
(So there isn't even a grandchild, an' the Gloster family's done.)
Not like your mother, she isn't. She carried her freight each run.
But they died, the pore little beggars! At sea she had 'em – they died.
Only you, an' you stood it; you haven't stood much beside –
Weak, a liar, and idle, and mean as a collier's whelp
Nosing for scraps in the galley. No help – my son was no help!
So he gets three 'undred thousand, in trust and the interest paid.
I wouldn't give it you, Dickie – you see, I made it in trade.
You're saved from soiling your fingers, and if you have no child,
It all comes back to the business. Gad, won't your wife be wild!
Calls and calls in her carriage, her 'andkerchief up to 'er eye:
"Daddy! dear daddy's dyin'!" and doing her best to cry.
Grateful? Oh, yes, I'm grateful, but keep 'er away from here.
Your mother 'ud never ha' stood 'er, and, anyhow, women are queer....
There's women will say I've married a second time. Not quite!
But give pore Aggie a hundred, and tell her your lawyers'll fight.
She was the best o' the boiling – you'll meet her before it ends;
I'm in for a row with the mother – I'll leave you settle my friends:
For a man he must go with a woman, which women don't understand –
Or the sort that say they can see it they aren't the marrying brand.
But I wanted to speak o' your mother that's Lady Gloster still.
I'm going to up and see her, without it's hurting the will.
Here! Take your hand off the bell-pull. Five thousand's waiting for you,
If you'll only listen a minute, and do as I bid you do.
They'll try to prove me a loony, and, if you bungle, they can;
And I've only you to trust to! (O God, why ain't he a man?)
There's some waste money on marbles, the same as McCullough tried –
Marbles and mausoleums – but I call that sinful pride.
There's some ship bodies for burial – we've carried 'em, soldered and packed;
Down in their wills they wrote it, and nobody called them cracked.
But me – I've too much money, and people might.... All my fault:
It come o' hoping for grandsons and buying that Wokin' vault.
I'm sick o' the 'ole dam' business; I'm going back where I came.
Dick, you're the son o' my body, and you'll take charge o' the same!
I'm going to lie by your mother, ten thousand mile away,
And they'll want to send me to Woking; and that's where you'll earn your pay.
I've thought it out on the quiet, the same as it ought to be done –
Quiet, and decent, and proper – an' here's your orders, my son.
You know the Line? You don't, though. You write to the Board, and tell
Your father's death has upset you an' you're goin' to cruise for a spell,
An' you'd like the Mary Gloster – I've held her ready for this –
They'll put her in working order an' you'll take her out as she is.
Yes, it was money idle when I patched her and put her aside
(Thank God, I can pay for my fancies!) – the boat where your mother died,
By the Little Paternosters, as you come to the Union Bank,
We dropped her – I think I told you – and I pricked it off where she sank.
[Tiny she looked on the grating – that oily, treacly sea – ]
Hundred and eighteen East, remember, and South just three.
Easy bearings to carry – three South – three to the dot;
But I gave McAndrews a copy in case of dying – or not.
And so you'll write to McAndrews, he's Chief of the Maori Line;
They'll give him leave, if you ask 'em and say it's business o' mine.
I built three boats for the Maoris, an' very well pleased they were,
An' I've known Mac since the Fifties, and Mac knew me – and her.
After the first stroke warned me I sent him the money to keep
Against the time you'd claim it, committin' your dad to the deep;
For you are the son o' my body, and Mac was my oldest friend,
I've never asked 'im to dinner, but he'll see it out to the end.
Stiff-necked Glasgow beggar, I've heard he's prayed for my soul,
But he couldn't lie if you paid him, and he'd starve before he stole.
He'll take the Mary in ballast – you'll find her a lively ship;
And you'll take Sir Anthony Gloster, that goes on his wedding-trip,
Lashed in our old deck-cabin with all three port-holes wide,
The kick o' the screw beneath him and the round blue seas outside!
Sir Anthony Gloster's carriage – our 'ouse-flag flyin' free –
Ten thousand men on the pay-roll and forty freighters at sea!
He made himself and a million, but this world is a fleetin' show,
And he'll go to the wife of 'is bosom the same as he ought to go.
By the heel of the Paternosters – there isn't a chance to mistake –
And Mac'll pay you the money as soon as the bubbles break!
Five thousand for six weeks' cruising, the stanchest freighter afloat,
And Mac he'll give you your bonus the minute I'm out o' the boat!
He'll take you round to Macassar, and you'll come back alone;
He knows what I want o' the Mary.... I'll do what I please with my own.
Your mother 'ud call it wasteful, but I've seven-and-thirty more;
I'll come in my private carriage and bid it wait at the door....
For my son 'e was never a credit: 'e muddled with books and art,
And 'e lived on Sir Anthony's money and 'e broke Sir Anthony's heart.
There isn't even a grandchild, and the Gloster family's done –
The only one you left me, O mother, the only one!
Harrer an' Trinity College! Me slavin' early an' late,
An' he thinks I'm dyin' crazy, and you're in Macassar Strait!
Flesh o' my flesh, my dearie, for ever an' ever amen,
That first stroke come for a warning; I ought to ha' gone to you then,
But – cheap repairs for a cheap 'un – the doctors said I'd do:
Mary, why didn't you warn me? I've allus heeded to you,
Excep' – I know – about women; but you are a spirit now;
An', wife, they was only women, and I was a man. That's how.
An' a man 'e must go with a woman, as you could not understand;
But I never talked 'em secrets. I paid 'em out o' hand.
Thank Gawd, I can pay for my fancies! Now what's five thousand to me,
For a berth off the Paternosters in the haven where I would be?
I believe in the Resurrection, if I read my Bible plain,
But I wouldn't trust 'em at Wokin'; we're safer at sea again.
For the heart it shall go with the treasure – go down to the sea in ships.
I'm sick of the hired women – I'll kiss my girl on her lips!
I'll be content with my fountain, I'll drink from my own well,
And the wife of my youth shall charm me – an' the rest can go to Hell!
(Dickie, he will, that's certain.) I'll lie in our standin'-bed,
An' Mac'll take her in ballast – and she trims best by the head....
Down by the head an' sinkin'. Her fires are drawn and cold,
And the water's splashin' hollow on the skin of the empty hold –
Churning an' choking and chuckling, quiet and scummy and dark –
Full to her lower hatches and risin' steady. Hark!
That was the after-bulkhead ... she's flooded from stem to stern....
Never seen death yet, Dickie?... Well, now is your time to learn!

Я платил за твои причуды, не запрещал ничего.
 Дик! твой отец умирает; ты выслушать должен его.
 Доктора говорят – две недели? Лгут твои доктора!
 Завтра утром меня не будет... и... скажи, чтоб ушла сестра.
 Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы!
 И ты в свою очередь встанешь на пороге смертельной тьмы.
 Кроме судов, и завода, и зданий, и десятин,
 Я создал себя и мильоны, но проклят, раз ты мой сын!
 Хозяин в двадцать два года, женатый в двадцать шесть, –
 Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях не счесть.
 Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,
 И вот я, сэр Антони Глостер, умираю – баронет.
 Я бывал у их Высочеств, – помнишь газетный столбец?
 "Один из властителей рынка". Дик, это – я, твой отец!
 Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд;
 Я шел напролом, и это – удачей теперь зовут.
 Что за судами я правил! Гниль и на щели щель, –
 Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель!
 Еда, от которой шалеют! Команда – Бог им прости!
 И жирный куш страховки, чтоб покрыть опасность пути.
 Другие – те не смели, боялись пойти ко дну
 (Они у меня шкиперами). Я шел и я брал жену.
 Я путь держал вокруг света, женатый в двадцать шесть,
 Твоя мать копила деньги и берегла нашу честь.
 Я был счастлив, что я – хозяин, но ей было дело видней,
 Она выбирала дорогу, и я слепо шел за ней.
 Она подстрекнула взять денег, нашла расплатиться как,
 И мы накупили акций и подняли собственный флаг.
 В долг забирая уголь, питаясь Бог знает чем,
 Мы с нею суда фрахтовали – теперь их уже тридцать семь.
 За клипером клипер грузился, блестяще шли дела,
 Когда в Макасарском Проливе внезапно она умерла.
 Около Патерностер, в тихой синей воде
 Ее опустили мы в вечность. Я отметил на карте, где.
 Было нашим собственным судно, на котором скончалась она,
 И звалось в честь ее "Мэри Глостер". Давнишние то времена.
 Я плыл на попойку вдоль Явы и чуть не сел на мель,
 Когда твоя мать мне явилась, – и с тех пор мне противен хмель.
 Я цепко держался за дело, не покладая рук,
 Копил (так она велела), а пили другие вокруг.
 Я в Лондоне встретил Мак-Куло (не бывало знакомства нужней),
 Мы вместе начали дело – три кузницы, двадцать людей.
 Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,
 Патент на станок приобрел я, и здесь опять повезло.
 Я сказал: "Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод",
 Но Мак-Куло на разговоры потратил почти что год.
 А тут началось движенье – работа пошла сама:
 Машины, котлы и трубы, огромные, как дома.
 Мак-Куло хотел, чтоб в каютах были и мрамор, и клен,
 Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон,
 Водопроводы повсюду, с резьбою каждая дверь…
 Но он умер в шестидесятых, и – я умираю теперь...
 Я знал – когда строился "Бай флит", – я знал уже в те времена
 (Они возились с железом!), я знал – только сталь годна.
 Первое растяженье! И стоило это труда,
 Когда появились наши девятиузловые суда!
 Они задавали вопросы, я текст им привел в ответ:
 "Тако да воссияет перед людьми ваш свет".
 Они пересняли что можно, но я был мозгами богат,
 В поту и тяжелых сомненьях я бросил их год назад.
 Пошли контракты на броню, здесь был Мак-Куло силен,
 Он был мастер в литейном деле, – и лучше, что умер он.
 Я прочел все его заметки; их понял бы новичок,
 И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок.
 (Его вдова сердилась.) А я чертежи разобрал.
 Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.
 Шестьдесят процентов с браковкой, мы могли их делать вдвойне.
 И четверть мильона кредита – скажи спасибо мне!
 Мне казалось – но это неважно, – что ты обожаешь мать.
 Тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.
 Гаррер и Тринити Колледж! А надо бы в Океан!
 Я хотел тебе дать воспитанье, но горек был мой обман.
 Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад,
 И то, что зовешь ты жизнью, я называю – разврат.
 Гравюры, фарфор и книги тебя занимали зря,
 Квартирой модной кокотки была квартира твоя.
 Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш.
 От нее ты набрался спеси; но где же ребенок ваш?
 Запрудила пол Кромвель–рода вереница ваших карет,
 Но докторский кэб не виден, и наследника нет и нет.
 (Итак, ты мне не дал внука, тобою кончен наш род.)
 А мать твоя в каждой поездке под сердцем носила плод.
 Их убивал, малюток, широкий водный простор,
 Только ты, ты один это вынес! Хоть мало что вынес с тех пор…
 Лгун, и лентяй, и хилый: как будто себе на обед
 Собирал ты корки хлеба. Мой сын не помощник мне, нет!
 Для него есть триста тысяч и проценты с них каждый год,
 Всё это, видишь ли, Дикки, пущено мной в оборот.
 Ты можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,
 Всё вернется обратно в дело. Но что там с женой твоей?
 Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:
 "Милый папочка! он умирает!"– и старается выжать слезу.
 Благодарен? О да, благодарен, но нельзя ли подальше ее?
 Твоя мать ее не любила, а у женщин бывает чутье.
 Ты услышишь, что я женился второй раз! Нет! Не совсем.
 Но дай бедной Эджи сотню, не всё ли равно, зачем.
 Она была самой славной – ты скоро встретишься с ней.
 Я с матерью уплываю, а тебе поручаю друзей.
 Мужчине нужна подруга; женщины скажут – пустяк;
 Конечно, есть и такие, которым не нужен очаг.
 О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще,
 Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее.
 Стой! и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачу,
 Если будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу.
 Скажут люди, что я безумец, ты же будешь настойчив и тверд.
 Кому ж я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт!)
 Мы затратили деньги на мрамор еще при Мак-Куло, давно,
 Мрамор и мавзолеи – так возноситься грешно.
 Для похорон мы имеем остовы бригов и шхун,
 Не один так писал в завещаньи и не был ни шут, ни хвастун.
 У меня слишком много денег, я думал... но я был слеп,
 В надежде на будущих внуков я купил этот Вокингский склеп.
 Откуда пришел я, туда же я возвращаюсь вновь.
 Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь!
 Десять тысяч миль отсюда, с твоей матерью лечь я хочу,
 Чтоб меня не послали в Вокинг, вот за что я тебе плачу.
 Как это надо сделать, я давно уж обдумал один –
 Спокойно, прилично и скромно, – слушай меня, мой сын.
 Знаешь наш рейс ты? Не знаешь. Так в контору письмо пошли,
 Что, смертью моей угнетенный, ты хочешь поплавать вдали.
 Ты выберешь "Мэри Глостер" – мною приказ уже дан, –
 Ее приведут в порядок, и ты выйдешь с ней в океан.
 Стоило много денег ее без дела держать.
 Я могу платить за причуды, на ней умерла твоя мать.
 Около Патерностер, в тихой синей воде, –
 Я, кажется, говорил уж, что отметил на карте, где.
 (Она промелькнула в люке – коварное море вокруг!)
 Сто восемнадцать на запад и ровно три на юг.
 Направленье совсем простое – три на юг, как я уж сказал.
 На случай смерти и жизни Мак–Эндрю я копии дал.
 Он у Мaори нынче начальник, и отпуск ему дадут,
 Когда ты ему напишешь, что он мне нужен тут.
 Три брига для них я построил – и удачно исполнил заказ,
 А Мака я знаю давненько, а Мак знал обоих нас.
 Ему я передал деньги, лишь стало плохо мне.
 Ты к нему придешь за ними, предав отца глубине.
 Недаром ты плоть от плоти, а Мак – мой старейший друг!
 Его я не звал на обеды, ему не до этих штук.
 Он за меня молился, этот морской шакал,
 Но он не солгал бы за деньги и умер бы, но не украл.
 Ему придется "Мэри" как груз с собою взять!
 Свадебный тур совершает сэр Антони Глостер опять
 В старой своей каюте, хозяин и капитан,
 Под ним винтовая лопасть, вокруг голубой океан.
 Плывет сэр Антони Глостер – веет флаг, наша гордость и честь, –
 Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях и не счесть.
 Он создал себя и мильоны, но это всё суета,
 И вот он идет к любимой, и совесть его чиста.
 У подножья Патерностер – ошибиться нельзя никак –
 И последний пузырь не лопнет, как тебе заплатит Мак.
 За шесть недель – пять тысяч, как лучший фрахтовщик судов,
 И Мак передаст тебе чеки, как только я буду готов.
 Потом вокруг Макасара ты возвратишься один.
 Мак знает, чего хочу я... И над "Мэри" я – господин.
 Твоя мать назвала б меня мотом – есть еще тридцать шесть кораблей,
 Я приеду в своей карете – пусть меня ждет у дверей.
 Всю жизнь я не верил сыну; он искусство и книги любил,
 И он жил на отцовские деньги, и отцовское сердце разбил.
 Итак, ты мне не дал внука, тобою кончен наш род!..
 Единственный наш, о матерь, единственный сын наш – вот!
 Гаррер и Тринити Колледж, а я день и ночь в трудах.
 Он думает – я сумасшедший, а ты – в Макасарских водах.
 Плоть моей плоти, родная, во веки веков – аминь.
 Первый удар был предвестник – призыв морских пустынь.
 Но – дешевый ремонт дешевки – доктора говорят, я – больной.
 Мэри, а ты не явилась? Я всегда был ласков с тобой.
 Ты ведь теперь бесплотна; и женщин встречал я в пути,
 Они были женщины только, а я – мужчина. Прости!
 Мужчине нужна подруга, понять это так легко.
 Но я не делил с ними жизни, а только платил широко.
 И что мне значит пять тысяч! Я могу заплатить за мечту
 Бросить якорь близ Патерностер, в моем последнем порту.
 Я верю в Воскресенье и Писанье читал не раз,
 Но Вокингу я не доверюсь; море надежней для нас.
 Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну.
 Мне довольно продажных женщин, я хочу целовать одну.
 Буду пить из родного колодца, другого источника нет,
 И со мной юных лет подруга – и черт подери весь свет!
 Я лягу в вечной постели (Дик, позаботься о том!),
 Мак возьмет ее вместо груза и спустит на волны потом.
 Носом вперед, всё глубже, огни горят в два ряда,
 О днище пустого трюма глухо плещет волна,
 Негодуя, смеясь и ласкаясь, пениста, зла и темна,
 Врывается в нижние люки и всё выше растет она.
 Слышишь! всё затопило, от носа и до кормы.
 Не видывал смерти, Дикки? Так умираем мы.