Away by the lands of the Japanee,
                         When the paper lanterns glow
                     And the crews of all the shipping drink
                         In the house of Blood Street Joe,
                     At twilight, when the landward breeze
                         Brings up the harbour noise,
                     And ebb of Yokohama Bay
                         Swigs chattering through the buoys,
                     In Cisco's Dewdrop Dining Rooms
                         They tell the tale anew
                     Of a hidden sea and a hidden fight,
                     When the Baltic ran from the Northern Light
                         And the Stralsund fought the two!

                     В японском порте, где стоит
                         Священная гора,
                     У Блэкстрит Джо матросы пьют
                         С рассвета до утра.
                     Несется в город порта шум,
                         Ветер пену несет,
                     А в Йокагаме сползает отлив,
                         Обнажая мокрый песок.
                     В трактире у Циско ночью твердят,
                         Твердят и при свете дня
                     Про бой слепой у проклятых скал
                         Где "Балтику" в море "Сполох" прогнал,
                     А "Штральсунд" сражался с двумя.

Now this is the Law of the Muscovite, that he proves with shot and steel,
When ye come by his isles in the Smoky Sea ye must not take the seal,
Where the gray sea goes nakedly between the weed-hung shelves,
And the little blue fox he is bred for his skin and the seal they breed for themselves;
For when the matkas seek the shore to drop their pups aland,
The great man-seal haul out of the sea, aroaring, band by band;
And when the first September gales have slaked their rutting-wrath,
The great man-seal haul back to the sea and no man knows their path.
Then dark they lie and stark they lie – rookery, dune, and floe,
And the Northern Lights come down o' nights to dance with the houseless snow.
And God who clears the grounding berg and steers the grinding floe,
He hears the cry of the little kit-fox and the lemming on the snow.
But since our women must walk gay and money buys their gear,
The sealing-boats they filch that way at hazard year by year.
English they be and Japanee that hang on the Brown Bear's flank,
And some be Scot, but the worst, God wot, and the boldest thieves, be Yank!

Штыком и пулей утвержден, закон властей суров:
     На котиков охоты нет у русских берегов.
Там разбивается прибой в окатанных камнях,
     Песец голодный стережет беспечный молодняк.
Ревут седые секачи все лето напролет,
     Но к югу уплывают прочь, почуя первый лед.
Зимой здесь отблески зарниц в угрюмых небесах,
     Метель, торосы, вой песцов и неизбежный страх.
Ярится злобный ураган, но пусть он в скалы бьет,
     С весной сюда вернется зверь, чтоб свой продолжить род.
У котика одна вина – густой и прочный мех,
     И браконьер сюда плывет, чтоб грабить без помех.
Японец под себя гребет, украсть британец рад,
     Американец-браконьер – жадней их во сто крат.

It was the sealer Northern Light, to the Smoky Seas she bore.
With a stovepipe stuck from a starboard port and the Russian flag at her fore.
(Baltic, Stralsund, and Northern Light – oh! they were birds of a feather – 
Slipping away to the Smoky Seas, three seal-thieves together!)
And at last she came to a sandy cove and the Baltic lay therein,
But her men were up with the herding seal to drive and club and skin.
There were fifteen hundred skins abeach, cool pelt and proper fur,
When the Northern Light drove into the bight and the sea-mist drove with her.
The Baltic called her men and weighed – she could not choose but run – 
For a stovepipe seen through the closing mist, it shows like a four-inch gun
(And loss it is that is sad as death to lose both trip and ship
And lie for a rotting contraband on Vladivostock slip).
She turned and dived in the sea-smother as a rabbit dives in the whins,
And the Northern Light sent up her boats to steal the stolen skins.
They had not brought a load to side or slid their hatches clear,
When they were aware of a sloop-of-war, ghost-white and very near.
Her flag she showed, and her guns she showed – three of them, black, abeam,
And a funnel white with the crusted salt, but never a show of steam.
There was no time to man the brakes, they knocked the shackle free,
And the Northern Light stood out again, goose-winged to open sea.

Подняв русский флаг продвигался "Сполох" (американский в чехле),
Наведена пушкой труба через борт – врага напугать во мгле.
Давно известны соперника три – "Балтика", "Штральсунд", "Сполох",
И рассказать, что с ними стряслось, да поможет мне Господь Бог.
Сегодня "Балтика" впереди – забойщики на песке
И котик, смерть свою ощутив, надсадно ревет в тоске.
Пятнадцать тысяч отборных шкур грузили в трюм как могли,
Но с наведенной, как пушка, трубой появился "Сполох" из мглы.
И жалко бросать драгоценный груз, и страшно бежать не успеть:
Уж лучше трусом чуть-чуть побыть, чем в Сибири цепями греметь.
Как заяц в кусты, про добычу забыв, "Балтика" скрылась в туман
И вот уж "Сполох" свои шлюпки спустил – на славу удался обман.
С размахом ворует у вора вор, когда хозяина нет,
Но тут дозорный увидел вдали крейсера силуэт.
Нацелены пушки с высоких бортов, крестовый полощется стяг,
Но дыма не видно из белой трубы – втихомолку подкрался враг.

Некогда время на якорь терять и, обрубив канат,
Испуганной птицей летит "Сполох" прочь от земли наугад.

(For life it is that is worse than death, by force of Russian law
To work in the mines of mercury that loose the teeth in your jaw!)
They had not run a mile from shore – they heard no shots behind – 
When the skipper smote his hand on his thigh and threw her up in the wind:
"Bluffed – raised out on a bluff," said he, "for if my name's Tom Hall,
You must set a thief to catch a thief – and a thief has caught us all!
By every butt in Oregon and every spar in Maine,
The hand that spilled the wind from her sail was the hand of Reuben Paine!
He has rigged and trigged her with paint and spar, and, faith, he has faked her well – 
But I'd know the Stralsund's deckhouse yet from here to the booms o' Hell.
Oh, once we ha' met at Baltimore, and twice on Boston pier,
But the sickest day for you, Reuben Paine, was the day that you came here – 
The day that you came here, my lad, to scare us from our seal
With your funnel made o' your painted cloth, and your guns o' rotten deal!
Ring and blow for the Baltic now, and head her back to the bay,
For we'll come into the game again with a double deck to play!"

(Суров к браконьеру русский закон и лучше с ним не шутить –
Уж лучше смерть от пули принять, чем в Сибири заживо сгнить.)
Успел "Сполох" пройти пару миль, только погони нет...
Вдруг чертыхнулся шкипер Том Холл – понял он в чем секрет.
"Сидит вор на воре в этих краях – ухо держи востро!
Не нам одним охота прибрать лежащее плохо добро.
На пушку взяли "Балтику" мы, пугая захватом в плен,
Но нас на той же козе прокатил грязный пес – Рубен Пэн.
Не пушки то вовсе, а два бревна, и флаг он чужой поднял...
Что ж, шутка Пэну почти удалась, но "Штральсунд" его я узнал:
Встречались мы в Балтиморе разок и в Бостоне пару раз,
Но на Командоры, Богом клянусь, пришел он в свой черный час.
Тот час, когда нас фальшивой трубой он решил напугать,
Еще не один промысловый сезон будет Пэн вспоминать.
Сейчас догоним "Балтику" мы, вернемся назад вместе с ней,
А там поглядим, сумеет ли Пэн устоять между двух огней."

They rang and blew the sealers' call – the poaching cry o' the sea – 
And they raised the Baltic out of the mist, and an angry ship was she:
And blind they groped through the whirling white, and blind to the bay again,
Till they heard the creak of the Stralsund's boom and the clank of her mooring-chain.
They laid them down by bitt and boat, their pistols in their belts,
And: "Will you fight for it, Reuben Paine, or will you share the pelts?"

И вот, разрывая на клочья туман, завыл браконьерский рог
И "Балтику", что бежала прочь, назад воротил "Сполох".
Забыв осторожность, входили в залив, спешили, боясь не успеть...
И вот услыхали, где прячется враг – о брашпиль гремела цепь.
Молча вложили патроны в стволы, замерли у бортов:
"Поделим шкуры на всех, Рубен Пэн, или ты к драке готов?"

A dog-toothed laugh laughed Reuben Paine, and bared his flenching knife.
"Yea, skin for skin, and all that he hath a man will give for his life;
But I've six thousand skins below, and Yeddo Port to see,
And there's never a law of God or man runs north of Fifty-Three.
So go in peace to the naked seas with empty holds to fill,
And I'll be good to your seal this catch, as many as I shall kill."

В недоброй улыбке скривился Руб Пэн, схватил свежевальный нож:
"Коль хочешь шкур – приди и возьми, но сам ты без шкуры уйдешь!
Товар, мною забранный, будет весь мой и в Эдо со мною уйдет,
А суд и закон остались южней сороковых широт!
На все четыре плыть стороны я отпускаю вас.
Ступайте. Мне нужно добычу грузить – дорог здесь каждый час."

Answered the snap of a closing lock and the jar of a gun-butt slid,
But the tender fog shut fold on fold to hide the wrong they did.
The weeping fog rolled fold on fold the wrath of man to cloak,
And the flame-spurts pale ran down the rail as the sealing-rifles spoke.
The bullets bit on bend and butt, the splinter slivered free,
(Little they trust to sparrow-dust that stop the seal in his sea!)
The thick smoke hung and would not shift, leaden it lay and blue,
But three were down on the Baltic's deck and two of the Stralsund's crew.
An arm's length out and overside the banked fog held them bound;
But, as they heard or groan or word, they fired at the sound.
For one cried out on the name of God, and one to have him cease;
And the questing volley found them both and bade them hold their peace.
And one called out on a heathen joss and one on the Virgin's Name;
And the schooling bullet leaped across and showed them whence they came.
And in the waiting silences the rudder whined beneath,
And each man drew his watchful breath slow taken 'tween the teeth –
Trigger and ear and eye acock, knit brow and hard-drawn lips – 
Bracing his feet by chock and cleat for the rolling of the ships:
Till they heard the cough of a wounded man that fought in the fog for breath,
Till they heard the torment of Reuben Paine that wailed upon his death:

Пальцы в ответ легли на курки, стволы легли на планширь,
Но, все покрывая густой пеленой, туман расползался вширь.
Не видно куда, по кому стрелять. Вслепую дрались они.
И лишь кое-где сквозь свинцовый туман вспыхивали огни.
По невидимой цели била картечь, все гуще туман нависал,
Но "Балтике" трое убиты уже и "Штральсунд" двоих потерял.
Когда ладони не видно своей, где спрятался враг пойми...
Но шорох иль стон, звук любой уловив, вслепую стреляли они.
Кто Бога, кто черта на помощь звал, кто Деву молил спасти,
Летящий из мглы смертельный заряд мимо просил пронести.
Слух насторожен, словно капкан, рот, словно дула срез,
Колени в палубу, локти в фальшборт – ставка большая в игре.
Когда на миг затихала пальба, лишь ветер свистел в снастях.
И мысли одни: "Если вдруг шевельнусь – первый выстрел в меня."
Но вот над морем пронесся стон, он рвал туман пред собой –
Смертельно раненный Рубен Пэн над своею плакал судьбой.

"The tides they'll go through Fundy Race but I'll go never more
And see the hogs from ebb-tide mark turn scampering back to shore.
No more I'll see the trawlers drift below the Bass Rock ground,
Or watch the tall Fall steamer lights tear blazing up the Sound.
Sorrow is me, in a lonely sea and a sinful fight I fall,
But if there's law o' God or man you'll swing for it yet, Tom Hall!"

"В залив Фанди-Рейс нахлынет прилив, омоет вода валуны,
Но мне не увидеть больше прилив, как не увидеть волны,
Во Фриско уже не войду никогда, вернувшись из дальних морей,
И не различить мне сигнальных огней, не слышать гром якорей.
Тому, кто пулю в легких несет, выжить – пустые мечты,
Но суд непременно убийцу найдет: Том Холл, будешь вздернут ты!"

Tom Hall stood up by the quarter-rail. "Your words in your teeth," said he.
"There's never a law of God or man runs north of Fifty Three.
So go in grace with Him to face, and an ill-spent life behind,
And I'll take care o' your widows, Rube, as many as I shall find."

О релинг опершись стоял Томас Холл: "Кто человека поймет?
Ты сам говорил, что суд и закон южнее этих широт.
Ты сам нынче к Богу идешь на суд – готов за грехи ответ,
А я согласен всем бабам твоим передать твой последний привет."

A Stralsund man shot blind and large, and a warlock Finn was he,
And he hit Tom Hall with a bursting ball a hand's-breadth over the knee.
Tom Hall caught hold by the topping-lift, and sat him down with an oath,
"You'll wait a little, Rube," he said, "the Devil has called for both.
The Devil is driving both this tide, and the killing-grounds are close,
And we'll go up to the Wrath of God as the holluschickie goes.
O men, put back your guns again and lay your rifles by,
We've fought our fight, and the best are down. Let up and let us die!
Quit firing, by the bow there – quit! Call off the Baltic's crew!
You're sure of Hell as me or Rube – but wait till we get through."

Но наговору послушно ружье со "Штральсунда" бьет наугад
И сквозь туман Тома Холла в живот ударил картечи заряд.
Почуяв смерть, покачнулся Том Холл, вцепился руками в фальшборт
И простонал: "Погоди, Рубен Пэн, обоих прибрал нас черт...
Нашел Божий суд и меня, Рубен Пэн, пришел мой последний час.
И дьявола голос слышен уже – обоих он кличет нас.
Команды, отставить оружье к чертям, довольно дразнить вам смерть.
Мы отстреляли свое, дайте нам  спокойно теперь умереть.
Эй там, на корме, я сказал – не стрелять! Самый малый назад!
Вас обогнав Томас Холл и Руб Пэн сегодня отправятся в Ад."

There went no word between the ships, but thick and quick and loud
The life-blood drummed on the dripping decks, with the fog-dew from the shroud,
The sea-pull drew them side by side, gunnel to gunnel laid,
And they felt the sheerstrakes pound and clear, but never a word was said.

На волнах покачивались суда, стеною туман нависал.
И слышно, как в море капает кровь, но слова туман заглушал.
Шпангоут к шпангоуту шхуны стоят – дерево и металл.
И слышно, как трутся бортами суда, но слова туман заглушал.

Then Reuben Paine cried out again before his spirit passed:
"Have I followed the sea for thirty years to die in the dark at last?
Curse on her work that has nipped me here with a shifty trick unkind – 
I have gotten my death where I got my bread, but I dare not face it blind.
Curse on the fog! Is there never a wind of all the winds I knew
To clear the smother from off my chest, and let me look at the blue?"

Конец ощутив, закричал Рубен Пэн: "Я в море провел тридцать лет,
А смерть встречаю в кромешной мгле, конца и края ей нет!"
Пусть проклята будет работа моя, что жить позволяла мне,
Я в море погибель сумею принять, но только не в этой тьме.
Проклятый туман навалился пластом, давит горою на грудь.
Хоть бы ветер подул и прогнал чертов пар, чтоб мог я на море взглянуть."

The good fog heard – like a splitten sail, to left and right she tore,
And they saw the sun-dogs in the haze and the seal upon the shore.
Silver and gray ran spit and bay to meet the steel-backed tide,
And pinched and white in the clearing light the crews stared overside.
O rainbow-gay the red pools lay that swilled and spilled and spread,
And gold, raw gold, the spent shell rolled between the careless dead – 
The dead that rocked so drunkenwise to weather and to lee,
And they saw the work their hands had done as God had bade them see!

Как будто услышал туман этот крик – лопнул, как парус в шторм.
Открылись и бухта, и котиков пляж, крутые гряды Командор.
На серый песок набегала волна, другая шла вслед за ней.
В забрезживший свет зверобои со шхун смотрели смерти бледней.
По палубным доскам всех трех судов стекали крови ручьи,
Сверкали гильзы среди мертвых тел, отражая солнца лучи.
От качки ворочались мертвецы, на миг оживая вдруг,
Другими глазами взглянули все на дело своих же рук.

And a little breeze blew over the rail that made the headsails lift,
But no man stood by wheel or sheet, and they let the schooners drift.
And the rattle rose in Reuben's throat and he cast his soul with a cry,
And "Gone already?" Tom Hall he said. "Then it's time for me to die."
His eyes were heavy with great sleep and yearning for the land,
And he spoke as a man that talks in dreams, his wound beneath his hand.
"Oh, there comes no good in the westering wind that backs against the sun;
Wash down the decks – they're all too red – and share the skins and run,
Baltic, Stralsund, and Northern Light, – clean share and share for all,
You'll find the fleets off Tolstoi Mees, but you will not find Tom Hall.
Evil he did in shoal-water and blacker sin on the deep,
But now he's sick of watch and trick, and now he'll turn and sleep.
He'll have no more of the crawling sea that made him suffer so,
But he'll lie down on the killing-grounds where the holluschickie go.
And west you'll turn and south again, beyond the sea-fog's rim,
And tell the Yoshiwara girls to burn a stick for him.
And you'll not weight him by the heels and dump him overside,
But carry him up to the sand-hollows to die as Bering died,
And make a place for Reuben Paine that knows the fight was fair,
And leave the two that did the wrong to talk it over there!"

Ветерок играл в обвисших снастях, вокруг плескалась вода,
Но свернут парус, недвижен штурвал. В дрейфе лежали суда.
Последний раз захрипел Рубен Пэн сквозь пробитую пулей грудь.
"Отмучился, – проговорил Томас Холл, - Пора и мне в дальний путь."
Наполнилось сердце жгучей тоской, глаза вечный сон смежал.
Зажав смертельную рану рукой, он, словно в бреду, шептал:
Заклятый враг мой – западный бриз – солнце сдувает с небес...
Приказ: кровь с палуб немедля отмыть и прочь от недобрых мест.
Загрузите котиков шкуры на борт – на всех поделите их.
Оставьте грызню – ни к чему умножать бремя грехов моих.
Отсюда в дорогу к родным берегам я не смогу пойти,
Моря исходил я вдоль-поперек, но гибну на полпути.
Из моря грехов и моря трудов путь мой увы недалек –
На мрачный и серый котиков пляж, но смоченный кровью песок.
Для вас я отметил на карте путь к Есиварского порта огням,
Пускай портовые шлюхи теперь помолятся за меня.
Не нужно мой труп волнам предавать, хоть я убийца и вор.
Хочу в песке, в могиле спать, как русский командор.
И Рубена Пэна заройте со мной – достойный противник он,
Не дайте рыбам и крабам морским тревожить наш вечный сон."

Half-steam ahead by guess and lead, for the sun is mostly veiled – 
Through fog to fog, by luck and log, sail ye as Bering sailed;
And, if the light shall lift aright to give your landfall plain,
North and by west, from Zapne Crest, ye raise the Crosses Twain.
Fair marks are they to the inner bay, the reckless poacher knows,
What time the scarred see-catchie lead their sleek seraglios.
Ever they hear the floe-pack clear, and the blast of the old bull-whale,
And the deep seal-roar that beats off shore above the loudest gale.
Ever they wait the winter's hate as the thundering boorga calls,
Where northward look they to St. George, and westward to St. Paul's.
Ever they greet the hunted fleet – lone keels off headlands drear – 
When the sealing-schooners flit that way at hazard year by year.

Последний маршрут иные пройдут,
          Только забрезжит свет.
Путь недалек – в серый песок,
          Как Беринг, зашиты в брезент.
Выверен план, наведен секстан –
          Выйдем в конце концов
На зюйд-зюйд-вест, где Южный Крест
          И созвездие Близнецов.
В сиянии звезд ясен и прост
          Будет любому тот путь –
Старый вожак ведет свой косяк
          На отмели отдохнуть.
Крошево льда, в небе звезда,
          Над морем кита фонтан.
Ревут секачи, ветер в ночи
          И снеговой буран.
Кружит пурга в небе снега –
          Русский закон суров.
Георгий Святой и Павел Святой
          Край берегут от врагов.
Сквозь ураган, через туман
          Из сезона в сезон идут
Шхуны вдали от обжитой земли
          На нелегкий опасный труд

Ever in Yokohama Port men tell the tale anew
        Of a hidden sea and a hidden fight,
        When the Baltic ran from the Northern Light
And the Stralsund fought the two!

И лишь в Йокагаме снова твердят 
     Сквозь смрад, при чадящих огнях
Про бой слепой у проклятых скал
     Где "Балтику" в море "Сполох" пргнал,
А "Штральсунд" бился с двумя.