To the legion of the lost ones, to the cohort of the damned,
 To my brethren in their sorrow overseas,
Sings a gentleman of England cleanly bred, machinely crammed,
 And a trooper of the Empress, if you please.
Yea, a trooper of the forces who has run his own six horses,
 And faith he went the pace and went it blind,
And the world was more than kin while he held the ready tin,
 But to-day the Sergeant's something less than kind.

Отверженным и падшим легионам, а также вам, пропащая когорта,
Собратьям, что с проклятьем там, за морем, влекут свое солдатское ярмо
Вам джентльмен поет позавчерашний отборного, но гибнущего сорта.
Сегодня он – драгун Императрицы, слуга страны, а попросту – дерьмо.
Он был знаком с телятинкой парною, он выезжал в карете шестернею
С повязкой на глазах он жил, но сказка к развязке шла, к законному концу:
Мошною тряс налево и направо, и мир ему кричал на это: «Браво!»
И вот его сержантская расправа настигла на казарменном плацу.

    We're poor little lambs who've lost our way,
       Baa!  Baa!  Baa!
    We're little black sheep who've gone astray,
       Baa–aa–aa!
    Gentlemen-rankers out on the spree,
    Damned from here to Eternity,
    God ha' mercy on such as we,
       Baa!  Yah!  Bah!

    Мы – несчастные ягнятки, заблудились, ой, как гадко!
                Бя-бя-бя!
    Мы – овечки черной масти, заблудились, вот несчастье!
                Бя-бя-бя!
    К тем, кто в жизни быстротечной
    Проклят ныне и навечно,
    Отнесись, Господь, сердечно, –
                Бя-бя-бя!

Oh, it's sweet to sweat through stables, sweet to empty kitchen slops,
 And it's sweet to hear the tales the troopers tell,
To dance with blowzy housemaids at the regimental hops
 And thrash the cad who says you waltz too well.
Yes, it makes you cock-a-hoop to be "Rider" to your troop,
 And branded with a blasted worsted spur,
When you envy, O how keenly, one poor Tommy living cleanly
 Who blacks your boots and sometimes calls you "Sir".

Нескучно жить, орудуя в конюшне, нося к помойке кухонные ведра,
И слушать байки дружной шайки-лейки простых императрицыных драгун,
И с горничной плясать на вечеринке, и там без предисловий двинуть в морду,
Коль лясы про твои вертикулясы точить начнет какой-нибудь шаркун.
«Ку-ка-ре-ку!» – кричишь, коль сотрапезник сочтет, что первоклассный ты наездник,
Но если на плечах твоих не репка, ты крепко позавидуешь тому,
Кто сроду нищий, но тебя почище, хотя твои он драит голенища
И кличет «сэр», и этим угождает дурному самолюбью твоему.

If the home we never write to, and the oaths we never keep,
 And all we know most distant and most dear,
Across the snoring barrack-room return to break our sleep,
 Can you blame us if we soak ourselves in beer?
When the drunken comrade mutters and the great guard-lantern gutters
 And the horror of our fall is written plain,
Every secret, self-revealing on the aching white-washed ceiling,
 Do you wonder that we drug ourselves from pain?

Коль клятвы, что на ветер мы бросали, и близкие, кому мы не писали,
Виденья нашей матери, отца ли, все дале уходящие от нас
Сквозь охи сослуживца-выпивохи в разбуженном сознанье заплясали.
То вам стыдить едва ли нас уместно за то, что мы так много пьем сейчас
Когда бормочет пьяное сословье, и свечка догорает в изголовье,
И почему-то именно сегодня нам драма по-особому ясна,
Тогда все то, что в нас еще таится, на потолке саморазоблачится
И станет роковой и нестерпимой висящая над нами белизна!

We have done with Hope and Honour, we are lost to Love and Truth,
 We are dropping down the ladder rung by rung,
And the measure of our torment is the measure of our youth.
 God help us, for we knew the worst too young!
Our shame is clean repentance for the crime that brought the sentence,
 Our pride it is to know no spur of pride,
And the Curse of Reuben holds us till an alien turf enfolds us
 And we die, and none can tell Them where we died.

Чужие мы для Чести и Надежды, чужие для Любви и к Правде глухи
Мы по ступенькам катимся всё ниже, как ни вертись, куда ни колеси.
И время нашей молодости – время душевной нескончаемой разрухи.
Так молоды, но столько всякой грязи пристало к нам, что – Господи, спаси!
Горит позор, горит, как сожаленье, за нашу жизнь, за наше преступленье
И наша гордость в том, что мы не горды: нам только б жить да в дырочки сопеть,
Проклятье нас преследует упорно до погребенья, до чужого дерна.
Мы умираем, и никто не скажет, в каких местах придется нас отпеть.

    We're poor little lambs who've lost our way,
       Baa!  Baa!  Baa!
    We're little black sheep who've gone astray,
       Baa–aa–aa!
    Gentlemen-rankers out on the spree,
    Damned from here to Eternity,
    God ha' mercy on such as we,
       Baa!  Yah!  Bah!

    Мы – несчастные ягнятки, заблудились, ой, как гадко;
                Бя-бя-бя!
    Мы – овечки черной масти, заблудились, вот несчастье!
                Бя-бя-бя!
    К тем, кто в жизни быстротечной
    Проклят ныне и навечно,
    Отнесись, Господь, сердечно, –
                Бя-бя-бя!