Twelve hundred million men are spread
                       About this Earth, and I and You
                     Wonder, when You and I are dead,
                       "What will those luckless millions do?"

                                Людей мильоны здесь живут,
                                  И любопытно мне и вам,
                                Что делать люди будут Тут,
                                  Когда очутимся мы Там.

None whole or clean, " we cry, "or free from stain
Of favour". Wait awhile, till we attain
  The Last Department where nor fraud nor fools,
Nor grade nor greed, shall trouble us again.

Нет места здесь правдивым и беспристрастным судьям,
Но подожди немного – и скоро мы прибудем
В Последний Департамент, где ни обман, ни глупость,
Ни алчность, ни тщеславье не досаждают людям.

Fear, Favour, or Affection – what are these
To the grim Head who claims our services?
  I never knew a wife or interest yet
Delay that pukka step, miscalled "decease";

Привязанности, страсти – ничтожны все причины,
Когда зовёт на службу Патрон глухой и чинный.
Жена – и та не в силах отсрочить этот «пукка»,[1]
Который называют неправильно Кончиной.

When leave, long overdue, none can deny;
When idleness of all Eternity
  Becomes our furlough, and the marigold
Our thriftless, bullion-minting Treasury

Просроченный твой отпуск не может быть продленным,
И в чистую ты выйдешь, оставлен с пенсионом,
И златоцвет могильный – единственная рента –
Нам встанет вкладом Вечным и в золоте внесённым.

Transferred to the Eternal Settlement,
Each in his strait, wood-scantled office pent,
  No longer Brown reverses Smith's appeals,
Or Jones records his Minute of Dissent.

Тогда навеки праздный и навсегда зарытый
В своей конторе тесной, из прочных досок сбитой,
Не отклоняет Браун кассационных Джонса,
И в протокол не вносят особых мнений Смита.

And One, long since a pillar of the Court,
As mud between the beams thereof is wrought;
  And One who wrote on phosphates for the crops
Is subject-matter of his own Report.

В известку превратится – кто был Столпом когда-то;
Покрыта будет прахом судебная палата,
И жирного фосфата исследователь станет
Предметом своего же ученого трактата.

These be the glorious ends whereto we pass –
Let Him who Is, go call on Him who Was;
  And He shall see the mallie[1] steals the slab
For currie-grinder, and for goats the grass.

Таков конец, который клянём, во всем изверясь...
Приди же, Сущий, к Бывшим (всё остальное ересь!)
И выяснишь, что «малли»,[2] траву для коз таская,
Кладбищенским надгробьем толчет индийский перец,

A breath of wind, a Border bullet's flight,
A draught of water, or a horse's firght –
  The droning of the fat Sheristadar[2]
Ceases, the punkah stops, and falls the night

Поэт песчаной бури и пограничной пули,
Коня испуг нежданный, глоток воды в июле,
Сонливое, тупое гуденье тучных клерков
И дуновенье пунки – мгновенно промелькнули, –

For you or Me. Do those who live decline
The step that offers, or their work resign?
  Trust me, To-day's Most Indispensables,
Five hundred men can take your place or mine.

Нас полночь укрывает, и мрак всё безысходней,
Его мы не прогоним, и нет борьбы бесплодней,
И если прежде были мы здесь незаменимы,
То триста кандидатов заменят нас сегодня.

 .↑ mallie – The cemetery gardener.
 .↑ Sheristadar – Clerk of the court.

 mallie – Кладбищенский садовник.
 Sheristadar – Клерк в суде.

 .↑ Пукка (индус.) – прыжок.
 .↑ Малли (индус.) – кладбищенский сторож