Now Tomlinson gave up the ghost in his house in Berkeley Square,
And a Spirit came to his bedside and gripped him by the hair –
A Spirit gripped him by the hair and carried him far away,
Till he heard as the roar of a rain-fed ford the roar of the Milky Way:
Till he heard the roar of the Milky Way die down and drone and cease,
And they came to the Gate within the Wall where Peter holds the keys.
"Stand up, stand up now, Tomlinson, and answer loud and high
The good that ye did for the sake of men or ever ye came to die –
The good that ye did for the sake of men in little earth so lone!"
And the naked soul of Tomlinson grew white as a rain-washed bone.

И стало так! – усоп Томлинсон в постели на Беркли-сквер,
И за волосы его схватил посланец надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух и черт-те куда повлек, –
И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток.
И Млечный Путь отгудел вдали – умолкла звездная марь,
И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь.
«Предстань, предстань и нам, Томлинсон, четко и ясно ответь,
Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;
Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!»
И стала вмиг Томлинсона душа, что кость под дождями, бела.

"O I have a friend on earth," he said, "that was my priest and guide,
And well would he answer all for me if he were by my side."
– "For that ye strove in neighbour-love it shall be written fair,
But now ye wait at Heaven's Gate and not in Berkeley Square:
Though we called your friend from his bed this night, he could not speak for you,
For the race is run by one and one and never by two and two."
Then Tomlinson looked up and down, and little gain was there,
For the naked stars grinned overhead, and he saw that his soul was bare:
The Wind that blows between the worlds, it cut him like a knife,
And Tomlinson took up his tale and spoke of his good in life.

«Оставлен мною друг на земле – наставник и духовник,
Сюда явись он, – сказал Томлинсон, – изложит все напрямик».
«Отметим: ближний тебя возлюбил, – но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат, у Небесных Врат, а это – не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, –
У нас – не двое за одного, а каждый сам за себя».
Горе и долу зрел Томлинсон и не узрел ни черта –
Нагие звезды глумились над ним, а в нем – была пустота.
И ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож на ребре.
И стал отчет давать Томлинсон в содеянном им добре:

"This I have read in a book," he said, "and that was told to me,
And this I have thought that another man thought of a Prince in Muscovy."
The good souls flocked like homing doves and bade him clear the path,
And Peter twirled the jangling keys in weariness and wrath.
"Ye have read, ye have heard, ye have thought," he said, "and the tale is yet to run:
By the worth of the body that once ye had, give answer – what ha' ye done?"
Then Tomlinson looked back and forth, and little good it bore,
For the Darkness stayed at his shoulder-blade and Heaven's Gate before: –
"O this I have felt, and this I have guessed, and this I have heard men say,
And this they wrote that another man wrote of a carl in Norroway."
– "Ye have read, ye have felt, ye have guessed, good lack! Ye have hampered Heaven's Gate;
There's little room between the stars in idleness to prate!
O none may reach by hired speech of neighbour, priest, and kin
Through borrowed deed to God's good meed that lies so fair within;
Get hence, get hence to the Lord of Wrong, for doom has yet to run,
And... the faith that ye share with Berkeley Square uphold you, Tomlinson!"
 
                               * * * *
 

«Про это – я читал, – он сказал, – это – слыхал стороной,
Про это думал, что думал другой о русской персоне одной».
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,
А Петр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика.
«Думал, читал, слыхал, – он сказал, – это все про других!
Во имя бывшей плоти своей реки о путях своих!»
Вспять и встречь взглянул Томлинсон и не узрел ни черта;
Был Мрак сплошной за его спиной, а впереди – Врата.
«Это я знал, это – считал, про это – где-то слыхал,
Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал».
«Знал, считал, слыхал, – ну и ну! – и сразу лезть во Врата!
К чему небесам внимать словесам – меж звезд и так теснота!
За добродетели духовника, ближнего или родни
Не обретет Господних щедрот пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен!
И... да будет вера твоей Беркли-сквер с тобою там, Томлинсон!»
 
                               * * * *
 

The Spirit gripped him by the hair, and sun by sun they fell
Till they came to the belt of Naughty Stars that rim the mouth of Hell:
The first are red with pride and wrath, the next are white with pain,
But the third are black with clinkered sin that cannot burn again:
They may hold their path, they may leave their path, with never a soul to mark,
They may burn or freeze, but they must not cease in the Scorn of the Outer Dark.
The Wind that blows between the worlds, it nipped him to the bone,
And he yearned to the flare of Hell-Gate there as the light of his own hearth-stone.
The Devil he sat behind the bars, where the desperate legions drew,
But he caught the hasting Tomlinson and would not let him through.
"Wot ye the price of good pit-coal that I must pay?" said he,
"That ye rank yoursel' so fit for Hell and ask no leave of me?
I am all o'er-sib to Adam's breed that ye should give me scorn,
For I strove with God for your First Father the day that he was born.
Sit down, sit down upon the slag, and answer loud and high
The harm that ye did to the Sons of Men or ever you came to die."
And Tomlinson looked up and up, and saw against the night
The belly of a tortured star blood-red in Hell-Mouth light;
And Tomlinson looked down and down, and saw beneath his feet
The frontlet of a tortured star milk-white in Hell-Mouth heat.

Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,
И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,
Или черным-черны от греха, какой и пламя неймет.
И длят они путь свой или не длят – на них проклятье пустынь;
Их ни одна не помянет душа – гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,
Что адских пламён искал Томлинсон, как очага своего.
Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь,
Дьявол пресек Томлинсонову прыть, мол, не ломись – не пройдешь!
«Низко ж ты ценишь мой уголек, – сказал Поверженный Князь, –
Ежели в Ад вознамерился влезть, меня о том не спросясь!
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,
Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь,
Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть».
И Томлинсон поглядел горе и увидел в Адской Дыре
Чрево кроваво-красной звезды, казнимой в жуткой жаре.
И долу Томлинсон поглядел и увидел сквозь Адскую Мглу
Темя молочно-белой звезды, казнимой в жутком пылу.

"O I had a love on earth," said he, "that kissed me to my fall,
And if ye would call my love to me I know she would answer all."
"All that ye did in love forbid it shall be written fair,
But now ye wait at Hell-Mouth Gate and not in Berkeley Square:
Though we whistled your love from her bed to-night, I trow she would not run,
For the sin ye do by two and two ye must pay for one by one!"
The Wind that blows between the worlds, it cut him like a knife,
And Tomlinson took up the tale and spoke of his sin in life: –
"Once I ha' laughed at the power of Love and twice at the grip of the Grave,
And thrice I ha' patted my God on the head that men might call me brave."
The Devil he blew on a brandered soul and set it aside to cool: –
"Do ye think I would waste my good pit-coal on the hide of a brain-sick fool?
I see no worth in the hobnailed mirth or the jolthead jest ye did
That I should waken my gentlemen that are sleeping three on a grid."
Then Tomlinson looked back and forth, and there was little grace,
For Hell-Gate filled the houseless Soul with the Fear of Naked Space.
"Nay, this I ha' heard," quo'  Tomlinson, "and this was noised abroad,
And this I ha' got from a Belgian book on the word of a dead French lord."
– "Ye ha' heard, ye ha' read, ye ha' got, good lack! and the tale begins afresh –
Have ye sinned one sin for the pride o' the eye or the sinful lust of the flesh?"
Then Tomlinson he gripped the bars and yammered, "Let me in –
For I mind that I borrowed my neighbour's wife to sin the deadly sin."
The Devil he grinned behind the bars, and banked the fires high:
"Did ye read of that sin in a book?" said he; and Tomlinson said, "Ay!"

«В былые дни на земле, – он сказал, – меня обольстила одна,
И, если ты ее призовешь, на всё ответит она».
«Учтем: не глуп по части прелюб, – но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат, у Адовых Врат, а это – не Беркли-сквер;
Хоть свистнем с постели твою любовь – она не придет небось!
За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!»
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,
И Томлинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил:
«Однажды я взял и смерть осмеял, дважды – любовный искус,
Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус».
Дьявол печеную душу извлек, поплевал и отставил стыть:
«Пустая тщета на блажного шута топливо переводить!
Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем.
И незачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!»
Участия Томлинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять.
От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.
«Я же слыхал, – сказал Томлинсон. – Про это ж была молва!
Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!»
«Слыхал, читал, узнал, – ну и ну! – мастер ты бредни молоть!
Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?»
И Томлинсон решетку затряс, вопя: «Пусти меня в Ад!
С женою ближнего своего я плотски был близковат!»
Дьявол слегка ухмыльнулся и сгреб уголья в жаркий суслон:
«И это ты вычитал, а, Томлинсон?» – «И это!» – сказал Томлинсон.

The Devil he blew upon his nails, and the little devils ran,
And he said:  "Go husk this whimpering thief that comes in the guise of a man:
Winnow him out 'twixt star and star, and sieve his proper worth:
There's sore decline in Adam's line if this be spawn of earth."
Empusa's crew, so naked-new they may not face the fire,
But weep that they bin too small to sin to the height of their desire,
Over the coal they chased the Soul, and racked it all abroad,
As children rifle a caddis-case or the raven's foolish hoard.
And back they came with the tattered Thing, as children after play,
And they said:  "The soul that he got from God he has bartered clean away.
We have threshed a stook of print and book, and winnowed a chattering wind
And many a soul wherefrom he stole, but his we cannot find:
We have handled him, we have dandled him, we have seared him to the bone,
And sure if tooth and nail show truth he has no soul of his own."
The Devil he bowed his head on his breast and rumbled deep and low: –
"I'm all o'er-sib to Adam's breed that I should bid him go.
Yet close we lie, and deep we lie, and if I gave him place,
My gentlemen that are so proud would flout me to my face;
They'd call my house a common stews and me a careless host,
And – I would not anger my gentlemen for the sake of a shiftless ghost."
The Devil he looked at the mangled Soul that prayed to feel the flame,
And he thought of Holy Charity, but he thought of his own good name: –
"Now ye could haste my coal to waste, and sit ye down to fry:
Did ye think of that theft for yourself?" said he; and Tomlinson said, "Ay!"

Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,
И он им сказал: «К нам тут нахал мужеска пола проник!
Просеять его между звездных сит! Отсеять малейший прок!
Адамов род к упадку идет, коль этаким вверил порок!»
Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны
И плачась, что грех им не дал утех, – по младости, мол, не грешны! –
По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;
Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.
И вот, клочки назад притащив, как дети, натешившись впрок,
Они доложили: «В нем нету души, какою снабдил его Бог!
Мы выбили бред брошюр, и газет, и книг, и вздорный сквозняк,
И уйму краденых душ, но его души не найдем никак!
Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем,
И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!»
Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек:
«Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог.
Здесь Адская Пасть, и ниже не пасть, но если б таких я впускал,
Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал;
Мол, стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот!
Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежели гость – идиот?»
И Дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл,
И вспомнил о Милосердье Святом, хоть фирмы честь не забыл.
«И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь,
Коль сам душекрадцем ты выдумал стать», – и сказал Томлинсон:
«А кто ж?»

The Devil he blew an outward breath, for his heart was free from care: –
"Ye have scarce the soul of a louse," he said, "but the roots of sin are there,
And for that sin should ye come in were I the lord alone.
But sinful pride has rule inside – and mightier than my own.
Honour and Wit, fore-damned they sit, to each his priest and whore:
Nay, scarce I dare myself go there, and you they'd torture sore.
Ye are neither spirit nor spirk," he said; "ye are neither book nor brute –
Go, get ye back to the flesh again for the sake of Man's repute.
I'm all o'er-sib to Adam's breed that I should mock your pain,
But look that ye win to worthier sin ere ye come back again.
Get hence, the hearse is at your door – the grim black stallions wait –
They bear your clay to place to-day.  Speed, lest ye come too late!
Go back to Earth with a lip unsealed – go back with an open eye,
And carry my word to the Sons of Men or ever ye come to die:
That the sin they do by two and two they must pay for one by one –
And... the God that you took from a printed book be with you, Tomlinson!"

Враг Человеческий сплюнул слегка – забот в его сердце несть:
«У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать, в тебе есть!
И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один,
Но свой закон Гордыне вменен, и я ей не господин.
Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью, сидят!
Тебя же вдвоем замучат живьем Блудница сия и Прелат.
Не дух ты, не гном ты, не книга, не зверь, – держал он далее речь, –
Ты вновь обрети человечье лицо, греховное тело сиречь.
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след.
Ступай, хоть какой заработай грешок! Ты – человек или нет!
Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут.
Ты – скверне открыт, пока не зарыт. Чего же ты мешкаешь тут?
Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать!
Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять:
За грех, совершенный двоими вдвоем поврозь подобьют итог!
И... да поможет тебе, Томлинсон, твой книжный заемный Бог!»