You couldn't pack a Broadwood half a mile –
    You mustn't leave a fiddle in the damp –
You couldn't raft an organ up the Nile,
    And play it in an Equatorial swamp.
I travel with the cooking-pots and pails –
    I'm sandwiched 'tween the coffee and the pork –
And when the dusty column checks and tails,
    You should hear me spur the rearguard to a walk!

Рояль не завернешь с собою в путь,
    А скрипку вредно в сырости держать,
Нельзя орган по Нилу потянуть,
    Чтоб у болот экватора играть.
Меня везут с кастрюлькой и ведром,
    Между консервов, кофе и свиных, –
В хвосте пылящем воинских колонн
    Я арьергард подбадриваю их.

         With my "Pilly-willy-winky-winky popp!"
             [O it's any tune that comes into my head!]
         So I keep 'em moving forward till they drop;
             So I play 'em up to water and to bed.

    Песней: Ты ли, Вилли, я ли, он ли мог?
        (В голову мою не лезет звук иной) –
    Так я их веду, пока их свалит с ног,
        С песней этой на ночлег и водопой.

In the silence of the camp before the fight,
    When it's good to make your will and say your prayer,
You can hear my strumpty-tumpty overnight
    Explaining ten to one was always fair.
I'm the prophet of the Utterly Absurd,
    Of the Patently Impossible and Vain –
And when the Thing that Couldn't has occurred,
    Give me time to change my leg and go again.

В тишине бивака, если завтра бой,
    (Помолись, скажи последнее прости) –
Слышишь: я толкую в темноте ночной:
    «Славно, – значит, каждый против десяти!»
Крайне вздорны предсказания мои,
    Дел несбыточных немыслимый исход,
Если же случайно сбудутся они, –
    Дай, сменю размер, скажу наоборот.

         With my "Tumpa-tumpa-tumpa-tum-pa tump!"
             In the desert where the dung-fed camp-smoke curled
         There was never voice before us till I led our lonely chorus,
             I – the war-drum of the White Man round the world!

    С песней: топай-топай-топай-топай-топ!
        Так в пустыню, где бивака дым во мгле,
    Где не слышно было слов, я привел ваш хор суровый,
        Барабаны белокожих на чужой земле!

By the bitter road the Younger Son must tread,
    Ere he win to hearth and saddle of his own, –
'Mid the riot of the shearers at the shed,
    In the silence of the herder's hut alone –
In the twilight, on a bucket upside down,
    Hear me babble what the weakest won't confess –
I am Memory and Torment – I am Town!
    I am all that ever went with evening dress!

По крутой дороге Младший сын пройдет
    Раньше, чем добыть себе очаг и дом.
Под навесом, где батрак овец стрижет,
    В тишине, перед пастушьим шалашом,
В сумерках, на бочках кверху дном,
    Бормочу я то, что слабый утаит:
Город – я, Воспоминанье обо всем,
    Обо всем, что фрачной парой вас манит.

         With my "Tunk-a tunka-tunka-tunka-tunk!"
             [So the lights – the London lights – grow near and plain!]
         So I rowel 'em afresh towards the Devil and the Flesh,
             Till I bring my broken rankers home again.

    С песней: тонкой, тонкой, тонкой, тонкой так!
        Вот огни – да это Лондон!.. Блеск кругом!
    Так я шпорю их на бой с чёртом и с самим собой,
        Так веду их, укрощенных, в отчий дом.

In desire of many marvels over sea,
    Where the new-raised tropic city sweats and roars,
I have sailed with Young Ulysses from the quay
    Till the anchor rumbled down on stranger shores.
He is blooded to the open and the sky,
    He is taken in a snare that shall not fail,
He shall hear me singing strongly, till he die,
    Like the shouting of a backstay in a gale.

За сокровищем заокеанских стран,
    Где в поту и реве новый город встал,
Мы с Улиссом юным через океан
    Приплыли, – и якорь с грохотом упал.
Кровь его возьмет широкий небосвод,
    Он попался в беспощаднейший силок.
И я буду петь, пока он не умрет,
    – Слышишь, скрипы вантов в штормовой денек?

         With my "Hya! Heeya! Heeya! Hullah! Haul!"
             [O the green that thunders aft along the deck!]
         Are you sick o' towns and men? You must sign and sail again,
             For it's "Johnny Bowlegs, pack your kit and trek!"

    Песню: хейа-хейа-хей-хеллоу-улов!
        (О, зеленый гром за ютом, вдоль и вниз!)
    Тошен стал родимый край? Что ж, простись и отплывай,
        Как поется: «Джонни, – ровней! и тащись!»

Through the gorge that gives the stars at noon-day clear –
    Up the pass that packs the scud beneath our wheel –
Round the bluff that sinks her thousand fathom sheer –
    Down the valley with our guttering brakes asqueal:
Where the trestle groans and quivers in the snow,
    Where the many-shedded levels loop and twine,
So I lead my reckless children from below
    Till we sing the Song of Roland to the pine.

Сквозь ущелья те, где звезды днем горят,
    Вверх, в проходы те, где тесно колесу,
Где утеса тысячефутовый скат,
    Вниз в долину; всю в щетинистом лесу:
И в снега, где мостик гнется и поет,
    Где и нивелир собьется в вышине,
Я детей моих отважных поведу вперед,
    Чтобы песнь Роланда громко спеть сосне.

         With my "Tinka-tinka-tinka-tinka-tink!"
             [And the axe has cleared the mountain, croup and crest!]
         So we ride the iron stallions down to drink,
             Through the cañons to the waters of the West!

    Слышишь: дымка-дымка-дымка-дым-дымить!
        И топор прочистит горный путь туда,
    И коней железных мы погоним пить
        Сквозь каньоны, вдаль на Запад, где вода.

And the tunes that mean so much to you alone –
    Common tunes that make you choke and blow your nose,
Vulgar tunes that bring the laugh that brings the groan –
    I can rip your very heartstrings out with those;
With the feasting, and the folly, and the fun –
    And the lying, and the lusting, and the drink,
And the merry play that drops you, when you're done,
    To the thoughts that burn like irons if you think.

Эти звуки вам так много говорят,
    Вы сморкаетесь, и вы потрясены.
Звуки пошлые вздыхают и томят,
    Струны-сердца задевают вам они.
Звук ликует и дурачит, и влечет,
    В нем обман, и опьяненье, и страсть;
Вы уже ушли, но вашу память жжет
    Звука этого навязчивая власть.

         With my "Plunka-lunka-lunka-lunka-lunk!"
             Here's a trifle on account of pleasure past,
         Ere the wit that made you win gives you eyes to see your sin
             And the heavier repentance at the last.

    Слышишь: томно-томно-томно-томно так...
        Вот безделица в счет радости былой!
    Прежде чем, ослеплены, вы поймете смысл вины, –
        А раскаянье придет само собой!

Let the organ moan her sorrow to the roof –
    I have told the naked stars the grief of man.
Let the trumpets snare the foeman to the proof –
    I have known Defeat, and mocked it as we ran.
My bray ye may not alter nor mistake
    When I stand to jeer the fatted Soul of Things,
But the Song of Lost Endeavour that I make,
    Is it hidden in the twanging of the strings?

Пусть орган льет скорбь под потолок,
    Жалобы людей Я звездам рассказал;
Пусть врага на битву позовет рожок,
    Я – в Час Бегства – Бегство осмеял.
Рев мой неизменен и всегда правдив,
    Я глумлюсь над жирным Смыслом всех вещей,
Но Потерянных возможностей мотив, –
    Он ли до сих пор дрожит в струне моей?

         With my "Ta-ra-rara-rara-ra-ra-rrrp!"
             [Is it naught to you that hear and pass me by?]
         But the word – the word is mine, when the order moves the line
             And the lean, locked ranks go roaring down to die.

    Слышишь: та-ра-рара-раоа-рара-ррра!
        (Вас ничем во мне ни тронуть, ни пронять!)
    На последнее за мной слово, движущее в бой,
        И ряды, сомкнувшись, выйдут умирать!

The grandam of my grandam was the Lyre –
    [O the blue below the little fisher-huts!]
That the Stealer stooping beach ward filled with fire,
    Till she bore my iron head and ringing guts!
By the wisdom of the centuries I speak –
    To the tune of yestermorn I set the truth –
I, the joy of life unquestioned – I, the Greek –
    I, the everlasting Wonder Song of Youth!

Моё господство Лирой началось –
    (О, лазурь над хижинами пастухов!)
Край, куда Небесный Вор огонь принес,
    Чтоб сковать мой гриф и кольца ободков.
Голосом моим вещает Мудрый Век
    О «Вчерашнем завтра» – истиной простой,
Я – прямая Радость жизни, древний Грек,
    Песня вечная о Юности людской.

         With my "Tinka-tinka-tinka-tinka-tink!"
             [What d'ye lack, my noble masters? What d'ye lack?]
         So I draw the world together link by link:
             Yea, from Delos up to Limerick and back!

    Слышишь: звонко-звонко-звонко-звонко-звон!
        (В чем нехватка, в чем нехватка, господа?)
    Так я связываю мир, звено с звеном,
        К Делосу от Лимерика навсегда.