'Twas in that place o' Scotland's isle,
 That bears the name o' auld King Coil,
 Upon a bonie day in June,
 When wearin' thro' the afternoon,
 Twa dogs, that were na thrang at hame,
 Forgather'd ance upon a time.

 Есть небольшой шотландский островок,
 Носящий короля старинного названье
 (О Койле-короле еще живет преданье).
 Был ясный летний день, прошел полудня срок,
 Когда два пса до дому пробирались
 И на пути случайно повстречались.

 The first I'll name, they ca'd him Caesar,
 Was keepit for His Honor's pleasure:
 His hair, his size, his mouth, his lugs,
 Shew'd he was nane o' Scotland's dogs;
 But whalpit some place far abroad,
 Whare sailors gang to fish for cod.

 Один из них вельможи сытый пес,
 Для барского живущий развлеченья,
 По кличке Цезарь был. Он гордо хвост свой нес,
 И каждый смело делал заключенье,
 Смотря на склад его от головы до ног,
 Что он шотландскою собакой быть не мог,
 А родился далеко очень где-то.

 His locked, letter'd, braw brass collar
 Shew'd him the gentleman an' scholar;
 But though he was o' high degree,
 The fient a pride, nae pride had he;
 But wad hae spent an hour caressin,
 Ev'n wi' al tinkler-gipsy's messin:
 At kirk or market, mill or smiddie,
 Nae tawted tyke, tho' e'er sae duddie,
 But he wad stan't, as glad to see him,
 An' stroan't on stanes an' hillocks wi' him.

 На нем ошейник медный был надет
 С замком и буквами; то лучшая примета,
 Что он учен, и знает жизнь, и сыт.
 Породистый и статный, он, однако,
 Не чванился породой дорогой:
 С ним поболтать могла часок-другой
 Забитая цыганская собака.
 
 На рынке иль у мельницы, подчас,
 Увидя, что бежит дворняшка собачонка,
 Приветствуя ее, начнет он лаять звонко
 И с нею болтовню заводит каждый раз.

 The tither was a ploughman's collie —
 A rhyming, ranting, raving billie,
 Wha for his friend an' comrade had him,
 And in freak had Luath ca'd him,
 After some dog in Highland Sang,*
 Was made lang syne, — Lord knows how lang.
 
 [*Luath, Cuchullin's dog in Ossian's "Fingal." — R.B.]

 Другой же пес, веселый, умный, рьяный.
 Принадлежал крестьянину давно
 И жил с ним словно с другом, заодно
 Служа ему забавой и охраной.
 Собаку эту Лютом все зовут:
 Ее хозяин, Бог весть почему-то,
 Ей некогда придумал кличку Люта.

 He was a gash an' faithfu' tyke,
 As ever lap a sheugh or dyke.
 His honest, sonsie, baws'nt face
 Aye gat him friends in ilka place;
 His breast was white, his touzie back
 Weel clad wi' coat o' glossy black;
 His gawsie tail, wi' upward curl,
 Hung owre his hurdie's wi' a swirl.

 Понятливый, проворный, верный Лют
 Скакал чрез рвы и разные преграды,
 Все понимал, едва ему мигнут,
 И Люту все в деревне были рады.
 Мохнатая, волнистая спина
 У пса была блестяща и черна,
 Грудь белая, и тонкой шерсти пряди
 Его хвоста вились красиво сзади.

 Nae doubt but they were fain o' ither,
 And unco pack an' thick thegither;
 Wi' social nose whiles snuff'd an' snowkit;
 Whiles mice an' moudieworts they howkit;
 Whiles scour'd awa' in lang excursion,
 An' worry'd ither in diversion;
 Until wi' daffin' weary grown
 Upon a knowe they set them down.
 An' there began a lang digression.
 About the "lords o' the creation."

 Друг друга псы любили, и о том,
 Что в мире удавалось им пронюхать,
 Потолковать минуточку одну хоть,
 Помахивая весело хвостом,
 Они любили также, но уныло
 Они сошлись теперь, и видно было,
 Что у друзей не радость на уме
 (Они устали, время шло к обеду).
 И вот, усевшись рядом на холме,
 Они о людях начали беседу:

           Caesar

 I've aften wonder'd, honest Luath,
 What sort o' life poor dogs like you have;
 An' when the gentry's life I saw,
 What way poor bodies liv'd ava.

 Our laird gets in his racked rents,
 His coals, his kane, an' a' his stents:
 He rises when he likes himsel';
 His flunkies answer at the bell;
 He ca's his coach; he ca's his horse;
 He draws a bonie silken purse,
 As lang's my tail, where, thro' the steeks,
 The yellow letter'd Geordie keeks.

 Frae morn to e'en, it's nought but toiling
 At baking, roasting, frying, boiling;
 An' tho' the gentry first are stechin,
 Yet ev'n the ha' folk fill their pechan
 Wi' sauce, ragouts, an' sic like trashtrie,
 That's little short o' downright wastrie.
 Our whipper-in, wee, blasted wonner,
 Poor, worthless elf, it eats a dinner,
 Better than ony tenant-man
 His Honour has in a' the lan':
 An' what poor cot-folk pit their painch in,
 I own it's past my comprehension.

           Цезарь

 Дивился я не раз, любезный Лют,
 Тому, как ты, тебе подобные живут,
 И, роскошь испытав, вздыхаю иногда я,
 За вашей горькой долей наблюдая.

 -

 Наш лорд тебе известно, как живет
 В довольстве и тепле, что вздумал - ест и пьет,
 По колокольчику бежит к нему прислуга,
 Захочет - встал, захочет - спать он лег,
 И золотом всегда наполнен туго
 Его, как хвост мой, длинный кошелек.
 
 –

 За разною стряпней, печеньем и вареньем
 Хлопочут повара у нас всегда.
 Сперва за стол садятся господа,
 Потом вся челядь ест с остервененьем
 Господские объедки; даже тот,
 Наш конюх, запаршивевший урод,
 Обедает сытней, чем фермер всякий.
 Что ж до того, что ест и пьет бедняк
 В убогой хижине - я не пойму никак...
 Гораздо лучше даже быть собакой.

           Luath

 Trowth, Caesar, whiles they're fash't eneugh:
 A cottar howkin in a sheugh,
 Wi' dirty stanes biggin a dyke,
 Baring a quarry, an' sic like;
 Himsel', a wife, he thus sustains,
 A smytrie o' wee duddie weans,
 An' nought but his han'-daurk, to keep
 Them right an' tight in thack an' rape.

 An' when they meet wi' sair disasters,
 Like loss o' health or want o' masters,
 Ye maist wad think, a wee touch langer,
 An' they maun starve o' cauld an' hunger:
 But how it comes, I never kent yet,
 They're maistly wonderfu' contented;
 An' buirdly chiels, an' clever hizzies,
 Are bred in sic a way as this is.

            Лют

 Да, Цезарь, наш несчастный селянин,
 Ворочая камнями для плотин,
 Копая рвы, работою тяжелой,
 Не разгибая до ночи спины,
 Хлеб черствый добывает для жены
 И для семьи несчастной, полуголой -
 Всех надобно обуть и приодеть,
 От скудной платы как сберечь излишек;
 Когда ж ему случится заболеть -
 Бог ведает, чем накормить мальчишек;
 Казалося, им тут и околеть,
 Но видно, их судьба хранит на свете:
 Растут и здоровеют эти дети.

           Caesar

 But then to see how ye're negleckit,
 How huff'd, an' cuff'd, an' disrespeckit!
 Lord man, our gentry care as little
 For delvers, ditchers, an' sic cattle;
 They gang as saucy by poor folk,
 As I wad by a stinkin brock.
 
 I've notic'd, on our laird's court-day, —
 An' mony a time my heart's been wae,—
 Poor tenant bodies, scant o'cash,
 How they maun thole a factor's snash;
 He'll stamp an' threaten, curse an' swear
 He'll apprehend them, poind their gear;
 While they maun stan', wi' aspect humble,
 An' hear it a', an' fear an' tremble!
 
 I see how folk live that hae riches;
 But surely poor-folk maun be wretches!

           Цезарь

 Зато в каком пренебреженьи вы!..
 . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Во мне все сердце кровью обливалось,
 Когда, порой, мне слышать удавалось,
 Как фермеров несчастных поносил
 Наш управляющий: ногами в землю бил,
 Имущества последнего лишал их,
 И бедняков измученных, усталых,
 Запуганных, вид безнадежен был.
 Богач живет, ничем не озабочен,
 А бедные, скажи, несчастны очень?

           Luath

 They're no sae wretched's ane wad think.
 Tho' constantly on poortith's brink,
 They're sae accustom'd wi' the sight,
 The view o't gives them little fright.
 
 Then chance and fortune are sae guided,
 They're aye in less or mair provided:
 An' tho' fatigued wi' close employment,
 A blink o' rest's a sweet enjoyment.
 
 The dearest comfort o' their lives,
 Their grushie weans an' faithfu' wives;
 The prattling things are just their pride,
 That sweetens a' their fire-side.
 
 An' whiles twalpennie worth o' nappy
 Can mak the bodies unco happy:
 They lay aside their private cares,
 To mind the Kirk and State affairs;
 They'll talk o' patronage an' priests,
 Wi' kindling fury i' their breasts,
 Or tell what new taxation's comin,
 An' ferlie at the folk in Lon'on.
 
 As bleak-fac'd Hallowmass returns,
 They get the jovial, rantin kirns,
 When rural life, of ev'ry station,
 Unite in common recreation;
 Love blinks, Wit slaps, an' social Mirth
 Forgets there's Care upo' the earth.
 
 That merry day the year begins,
 They bar the door on frosty win's;
 The nappy reeks wi' mantling ream,
 An' sheds a heart-inspiring steam;
 The luntin pipe, an' sneeshin mill,
 Are handed round wi' right guid will;
 The cantie auld folks crackin crouse,
 The young anes rantin thro' the house—
 My heart has been sae fain to see them,
 That I for joy hae barkit wi' them.
 
 Still it's owre true that ye hae said,
 Sic game is now owre aften play'd;
 There's mony a creditable stock
 O' decent, honest, fawsont folk,
 Are riven out baith root an' branch,
 Some rascal's pridefu' greed to quench,
 Wha thinks to knit himsel the faster
 In favour wi' some gentle master,
 Wha, aiblins, thrang a parliamentin,
 For Britain's guid his saul indentin —

            Лют

 Да, но не так, как думаешь, друг, ты.
 Жизнь не легка для них от нищеты,
 Но так они привыкли к ней, что мало
 Она пугать и устрашать их стала.
 Им улыбается и счастье иногда,
 Когда спины хоть день им гнуть не надо:
 Ведь после бесконечного труда
 Досуга час - есть лучшая отрада.
 В конце рабочего и трудового дня
 Семья и дети - вот их утешенье,
 Им дорога малюток болтовня.
 Они за кружкой пива в воскресенье
 Толкуют о делах своей страны,
 О том, что новые налоги быть должны,
 Хотя и так конца нет всем налогам...
 Так с грустью бедняки беседуют о многом.
 Когда ж настанет осень, за серпы
 Крестьянин честный весело берется,
 И звонко смех веселый раздается,
 И сыплются остроты из толпы.
 Любовь и жизнь!.. Невзгоды все забыты...
 Когда ж настанет ночь под новый год,
 Запрут крестьяне двери у ворот:
 - "Жена! Скорее пива нам неси ты!.."
 Кричат мужья, и трубки их дымят,
 И старики о прошлом говорят,
 И слышен хохот доброй молодежи,
 Так, что я сам развеселяюсь тоже...
 И лаем отвечаю на их смех.
 Но все ж ты прав, - скрывать мне для чего же? -
 Нередко с бедняком случается тот грех.
 Что он дотла приходит в разоренье,
 И расхищает все его именье
 Пройдоха, негодяй какой-нибудь,
 Чтоб этим проложить скорейший путь,
 К вельможе именитому пригреться
 И в душу заползти к нему ужом,
 Чтобы в парламент английский потом
 Для блага всей Британии втереться.

           Caesar

 Haith, lad, ye little ken about it:
 For Britain's guid! guid faith! I doubt it.
 Say rather, gaun as Premiers lead him:
 An' saying ay or no's they bid him:
 At operas an' plays parading,
 Mortgaging, gambling, masquerading:
 Or maybe, in a frolic daft,
 To Hague or Calais takes a waft,
 To mak a tour an' tak a whirl,
 To learn bon ton, an' see the worl'.
 
 There, at Vienna, or Versailles,
 He rives his father's auld entails;
 Or by Madrid he takes the rout,
 To thrum guitars an' fecht wi' nowt;
 Or down Italian vista startles,
 
 Whore - hunting amang groves o' myrtles:
 Then bowses drumlie German-water,
 To mak himsel look fair an' fatter,
 An' clear the consequential sorrows,
 Love-gifts of Carnival signoras.
 
 For Britain's guid! for her destruction!
 Wi' dissipation, feud, an' faction.

           Цезарь

 Ну, нет, мой друг, ты в этом не силен;
 О благе тут не может быть и речи.
 Прихвостник сильных лордов, может он
 Менять свой взгляд при каждой новой встрече,
 Он шляется по гульбищам, кутит,
 Заклады держит, пьянствует в кредит,
 Без пошлости не делает ни шагу,
 Иль отправляется через Кале иль Гагу
 Свет посмотреть в Париж или Мадрид -
 Проматывать отцовские именья,
 На бой быков взглянуть для развлеченья,
 Испанке на гитаре побренчать,
 В Венеции в гондоле прокатиться
 И силу вод немецких испытать,
 Чтоб, разжирев, в отчизну воротиться,
 Чтоб смыть с себя лобзаний ваших след,
 Италии прекрасные сеньоры...
 О благе Англии не говори же - нет!
 Не от таких людей ей ожидать опоры;
 Они ее несчастье и позор...

           Luath

 Hech, man! dear sirs! is that the gate
 They waste sae mony a braw estate!
 Are we sae foughten an' harass'd
 For gear to gang that gate at last?
 
 O would they stay aback frae courts,
 An' please themsels wi' country sports,
 It wad for ev'ry ane be better,
 The laird, the tenant, an' the cotter!
 For thae frank, rantin, ramblin billies,
 Feint haet o' them's ill-hearted fellows;
 Except for breakin o' their timmer,
 Or speakin lightly o' their limmer,
 Or shootin of a hare or moor-cock,
 The ne'er-a-bit they're ill to poor folk,
 
 But will ye tell me, Master Caesar,
 Sure great folk's life's a life o' pleasure?
 Nae cauld nor hunger e'er can steer them,
 The very thought o't need na fear them.

            Люат

 Так вот на что мотают с давних пор
 Свои доходы эти щелкоперы!
 Так вот куда идут те медные гроши,
 Оторванные прямо от души
 Голодных бедняков!
 Беспутные столицы!..
 Ужели жизнь спокойная в глуши,
 Где пышные не мчатся колесницы,
 Скучнее жизни бешеных столиц?..
 Средь поселян есть много честных лиц,
 И бьется сердце честное в их груди.
 Что за беда, что в зиму эти люди
 Порубят лес хозяйский иногда,
 Подстрелят зайца - экая беда! -
 Иль над любовницей владельца посмеются...

 –

 Но расскажи мне, Цезарь, как живут
 Богатые? Им неизвестен труд,
 От холода счастливцы не трясутся...
 Чай, горе им не снится и во сне?

           Caesar

 Lord, man, were ye but whiles whare I am,
 The gentles, ye wad ne'er envy them!
 
 It's true, they need na starve or sweat,
 Thro' winter's cauld, or simmer's heat:
 They've nae sair wark to craze their banes,
 An' fill auld age wi' grips an' granes:
 But human bodies are sic fools,
 For a' their colleges an' schools,
 That when nae real ills perplex them,
 They mak enow themsel's to vex them;
 An' aye the less they hae to sturt them,
 In like proportion, less will hurt them.
 
 A country fellow at the pleugh,
 His acre's till'd, he's right eneugh;
 A country girl at her wheel,
 Her dizzen's dune, she's unco weel;
 But gentlemen, an' ladies warst,
 Wi' ev'n-down want o' wark are curst.
 They loiter, lounging, lank an' lazy;
 Tho' deil-haet ails them, yet uneasy;
 Their days insipid, dull, an' tasteless;
 Their nights unquiet, lang, an' restless.
 
 An'ev'n their sports, their balls an' races,
 Their galloping through public places,
 There's sic parade, sic pomp, an' art,
 The joy can scarcely reach the heart.
 
 The men cast out in party-matches,
 Then sowther a' in deep debauches.
 Ae night they're mad wi' drink an' whoring,
 Niest day their life is past enduring.
 
 The ladies arm-in-arm in clusters,
 As great an' gracious a' as sisters;
 But hear their absent thoughts o' ither,
 They're a' run-deils an' jads thegither.
 Whiles, owre the wee bit cup an' platie,
 They sip the scandal-potion pretty;
 Or lee-lang nights, wi' crabbit leuks
 Pore owre the devil's pictur'd beuks;
 Stake on a chance a farmer's stackyard,
 An' cheat like ony unhanged blackguard.
 
 There's some exceptions, man an' woman;
 But this is gentry's life in common.

           Цезарь

 Ну, нет, мой друг. Когда б, подобно мне,
 Ты их узнал, ты думал бы иначе.
 Они не мерзнут в холод, словно клячи.
 Работая, не надрывают спин
 И доживают мирно до седин;
 Но люди уж так глупы от рожденья:
 Их хоть воспитывай и вздумай обучать,
 Иль сами для себя придумают мученья,
 Иль станут друг на друга нападать,
 Тем больше одержимые тоскою,
 Чем менее для жалоб есть причин...
 Окончивши работу за сохою,
 В семью спешит довольный селянин;
 Красавица, сидящая за прялкой,
 Хохочет весело, осилив труд денной,
 Но у господ и барынь всех - иной
 Удел в довольстве, в жизни праздно-жалкой:
 Они слоняются без цели целый день
 Усталые, - им жить и думать лень,
 Они больны болезнию особой -
 Тоскою, перемешанной со злобой,
 Их сон тяжел, их вечная хандра
 На все балы, собранья, вечера -
 Где роскошь, блеск и волны аромата -
 Бредет за ни ми нынче, как вчера,
 Всегда, везде... И в оргиях разврата
 Стараются спасаться от тоски
 И юноши и даже старики,
 От грязных ласк и от вина пьянея;
 А утром жизнь еще для них пошлее.

 –

 Разряженных красавиц ходит ряд...
 О чем они, однако, говорят?
 Для них нет клеветы, нет сплетни неприличной,
 И с любопытством, с жадностью обычной
 Они скандалы ловят на лету,
 А по ночам со взглядом воспаленным
 Азартную игру ведут на чистоту,
 В ущерб своим поместьям разоренным,
 На карту ставя фермера гумно,
 И горе бедняка развратникам смешно.
 Конечно, не во всех такое развращенье,
 Есть исключения, но я скажу одно,
 Что очень редки эти исключенья...

 By this, the sun was out of sight,
 An' darker gloamin brought the night;
 The bum-clock humm'd wi' lazy drone;
 The kye stood rowtin i' the loan;
 When up they gat an' shook their lugs,
 Rejoic'd they werena men but dogs;
 An' each took aff his several way,
 Resolv'd to meet some ither day.

 Но солнце уж спустилось за горой,
 И сумерки росли на небосклоне;
 Жук зажужжал вечернею порой,
 И замычали жалобно в загоне
 Усталые коровы. Небеса
 Синели, стали звезды разгораться...
 Тогда, встряхнувши шерстью, оба пса
 С мест поднялись, готовые сознаться,
 Что человек несчастнее собак,
 И разошлись, но порешили так,
 Чтобы на днях опять им увидаться.